вот слабо будет...

А потом пришла та самая ночь и месяц... тот, что вечно подглядывает за всеми...

Он выбрался оттуда. Вылез. И пришел... Но живым он меня не получит».

Дисплей погас и не включился больше.

– Все, кажется, – Чалов зачем-то встряхнул телефон, – бред какой-то... По-моему, он спятил, этот бедняга. Кто это там откуда-то вылез? Месяц?

Катя не знала, что сказать. Судя по тону – лихорадочному, отрывистому, – все это вполне могло бы сойти за бред. Если учесть к тому же те таблетки... Однако...

– А о ком он говорил? – спросила она. – Как он его назвал: «Тот, кто приходит ночью»... «страж колодца»...

– Я и говорю – чушь какая-то, – следователь Чалов хмыкнул.

– Возможно, только...

Катя никак не могла сориентироваться в ситуации. Сказать этому прокурорскому, что она не далее как вчера, будучи здесь, в Ясногорске, кое-что уже слышала и про «стража», и про колодец... Графоманский отрывок, записанный на пленку и продекламированный с таким небывалым воодушевлением, так талантливо, что просто мороз по коже...

– Что-то ему примерещилось перед самым концом. – Чалов пожал плечами. – Говорят, что в последние минуты некоторые всю свою жизнь как кино в мозгу прокручивают. На пленке из реального – только окно, дверь лоджии в том самом состоянии, которое и зафиксировано на момент осмотра, и веревка. Никаких посторонних лиц рядом с Гавриловым. Этого будет вполне достаточно. А то, что он бормотал...

Однако Катя видела: следователь Чалов и сам несколько обескуражен. Не такого предсмертного послания можно было бы ждать от человека, сделавшего столь успешную государственную карьеру и остановившегося всего в шаге от губернаторского кресла.

Либо этот Гаврилов действительно спятил и наглотался таблеток, либо... либо тут что-то не так. Пусть это и бесспорное самоубийство, однако...

– Ладно, теперь самое время допросить его водителя, – сказал Чалов. – И на этом, пожалуй, мы тут осмотр закончим.

Большую светлую кухню в отличие от комнат после ремонта успели обставить мебелью и всей необходимой техникой вплоть до холодильника и кофемашины. За столом восседал шофер Долдонов – крепкий седой пятидесятилетний мужчина в черном строгом костюме. Молоденький стажер прокуратуры как птенец угнездился на подоконнике, прикрыв и тут тоже с ночи распахнутое окно.

На кухонной стойке стояла уже запакованная в пакет бутылка коньяка, опорожненная на одну треть.

– Простите, что заставил вас так долго ждать, но мы осматривали тело, – сказал следователь Чалов шоферу, при этом вежливым жестом предложил Кате стул, а сам сел напротив Долдонова и, обернувшись к стажеру, попросил у него чистый бланк протокола допроса.

– Ничего, я понимаю. Теперь мне и спешить-то некуда, такая беда с Валентином Петровичем. – Долдонов тяжело вздохнул и начал отвечать на вопросы Чалова.

Катя смотрела, как заполняется стандартная «шапка» протокола. Вот Чалов попросил свидетеля расписаться в том, что он предупрежден об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Теперь можно приступать к самому главному.

– Так, значит, это вы его обнаружили? – спросил Чалов. – А зачем вы приехали в воскресенье?

– А как же не приехать за ним утром? У нас так заведено – когда он дома у матери... то есть у себя на Рублевке, я за ним в семь часов приезжаю – это по будням, а по выходным в восемь – в половине девятого, это как накануне он распорядится.

– Но это не его дом на Рублевке, это служебная площадь в Ясногорске.

– Тем более я удивился еще вчера, когда он приказал сюда его привезти и оставить в квартире, – шофер Долдонов сглотнул. – Тут и спать толком негде. Чего тут одному-то ночевать? Он здесь всего раза три и был-то, во время ремонта я тут за всем смотрел – за бригадой, за слесарями.

– А как вы попали в квартиру?

– Так у меня ключ – я ж говорю, я здесь все два месяца, пока ремонт шел, за всем смотрел. Порядок такой, хоть и знал я, что он тут жить все равно не станет. Но порядок такой.

– Расскажите, когда вы видели Гаврилова в последний раз?

– Так вчера и видел – вечером. Часов около десяти он вдруг говорит мне: «Отвези меня на ту квартиру». Вышел у подъезда: «Ладно, пока, Семеныч». А я ему: «Вы что же, здесь, значит? Не ждать вас?» А он так усмехнулся: «Значит, здесь». Я говорю: «Во сколько завтра за вами заехать утром, как обычно?» А он так пожал плечами: «Да, – говорит, – как обычно заезжай». И все, и пошел себе в подъезд.

– И сегодня утром вы приехали...

– К половине девятого я приехал. Честно говоря, звонка от него ждал утром – нет звонка... Ну приехал, стою у подъезда, жду – не выходит, не звонит. Я... я хотел ему позвонить, мол, тут я уже, но... не знаю, что-то кольнуло меня вот сюда, – Долдонов приложил руку к сердцу. – Поднялся я на лифте, звоню – никто не открывает. Тогда я отпер дверь своим ключом – а он... я его сразу из холла увидел... он там, в комнате, висит...

Шофер Долдонов рассказывал все это с заметным волнением, но... Катя не могла отделаться от мысли, что что-то не вязалось во всем этом искреннем рассказе. Чтобы шофер служебной машины приехал, когда его в принципе об этом и не просят... ладно, у них там, у больших начальников, всякое возможно. Но чтобы он не сдал ключ от служебной площади шефа и без всяких колебаний воспользовался им, открыв квартиру, где остался ночевать Гаврилов...

«Вроде не врет, – подумала Катя, – отчего же тогда все это так на вранье смахивает?»

– А вы что, тревожились за него? – спросил следователь Чалов – он тоже уловил странную фальшь в показаниях.

– Не то что б тревожился, а... Я не знаю, как сказать вам, порой что-то в сердце тебя толкнет – иди, мол, торопись, а то не успеешь. Вот я и не успел к нему. Такое горе, как мать теперь это переживет. Она вся больная насквозь.

– Каким Гаврилов был в последнее время? Перемен в его настроении, характере вы не заметили?

– Да он всегда сдержанный был, вежливый. Сами знаете, где работал он. Там люди дисциплинированные, закрытые. Хоть и молодых сейчас много в администрации, в Совете Федерации, а порой глянешь на них – как старики они – тихие, рассудительные такие. Замкнутый он был, о своих личных делах не распространялся, о служебных тем более.

– Значит, ничего такого вы не заметили за ним. И все же что-то вас в его поведении тревожило. Что же? – Чалов успевал задавать вопросы и очень быстро и аккуратно вел протокол.

– Не знаю я, словами это не выразить.

– Так ладно, то, что тут произошло, потребует проверки и еще раз проверки, сами знаете где – не мне вам объяснять. – Чалов оторвался от протокола. – Мне нужно, чтобы вы назвали все адреса за последнюю неделю, куда вы возили Гаврилова.

– Да что я, скрывать, что ли, буду? – шофер развел руками. – Что, я не понимаю... дело серьезней некуда, и сплетен теперь, пересудов... Повесился... я вот только две вещи никак в толк не возьму.

– Какие вещи? – спросила Катя (дала слово себе, что не станет вмешиваться, допрос свидетеля – это всегда почти интимное действо, но не выдержала!).

– Да понимаете... первое: откуда веревка тут эта поганая? – Шофер Долдонов нахмурился. – Откуда она взяться могла? Вчера, когда приехали, с собой у него ее не было. Такой моток в кармане пиджака не спрячешь, а портфель свой он на работе в сейфе оставил. И потом еще одно... чего ж это он удавился-то... такая смерть мучительная... в петле задыхаться, когда мог... ну уж если до такого дело дошло, так уж невмоготу стало... Ведь у него пистолет есть. Пулю в лоб все лучше, чем в петле-то болтаться.

– Откуда вы знаете, что у него был пистолет? – спросил Чалов.

– Да сам показывал, хвалился, и патроны боевые имелись. И на стрельбы он ездил... правда, давно – года два назад.

– Пистолет при нем не обнаружен.

– Так он, наверное, в сейфе у него – на работе, или опять же в сейфе – дома на Рублевке. Туда-то к