им, солят, что ли? Боже, что я несу! Чего нам не хватает, Никита, так это только двух новых маньяков с топором.

– А это был не топор. – Колосов остановил машину у метро «Парк культуры». – Шею не перерубили, а перерезали. Это не топором было сделано, а каким-то иным, но весьма грозным оружием.

– Скоро Мак-Лаудов тебе в федеральный розыск объявлять придется, демонических горцев с третьей планеты, – попыталась пошутить Катя, но почувствовала, что голос ее дрогнул.

Колосов не обратил внимания на ее слова и продолжал:

– Я тебе больше скажу, Катя: это дело, если мы только размотаем его до конца, будет чрезвычайно интересным и необычным. Или я ничего не смыслю в таких материях.

– Ты смыслишь, – заверила его Катя. – Это я, как ни стараюсь, ничего в толк не возьму. А когда же про это можно будет написать, а?

Никита лишь рукой махнул… Но Катя была с ним категорически не согласна. У тебя своя работа, у меня – своя, и если уж портить нервы, пугая себя какими-то новоявленными маньяками, обезглавливающими людей с Востока, то уж хотя бы делать это, как говаривала Сова в «Винни-Пухе», нэбэзвозмэздно. Но если ты, Никита, как друг, приказываешь мне пока ждать – что же делать, я повинуюсь и жду.

Дело было вечером – делать было нечего… Честно говоря, дело было уже утром. Но дел особых все равно никаких не предвиделось. Катя сладко потянулась и обняла подушку: суббота, благодать-то какая! Вот и буду спать до посинения. Потому что…

Потому что долгожданные выходные по здравом размышлении рисовались скучными и унылыми, ибо Вадька работал. Мало того, его работодателю Чугунову приспичило в эти выходные отправиться по неведомым коммерческим делам в Питер. И начальнику его личной охраны Вадиму Андреевичу Кравченко было приказано его сопровождать. Вечером в пятницу (они уезжали ночным поездом, ибо старый Чугунов не переносил самолеты) Вадька крыл своего работодателя на все корки: в субботу как раз начинались полуфинальные матчи чемпионата мира, и не увидеть их было для Кравченко полной катастрофой.

Катя брезгливо посмотрела на телевизор: ей было велено записывать все эти футбольные страсти – причем строго по часам. Еще чего! Она мятежно пнула подушку, взбивая ее помягче. Итак, Кравченко не вернется до утра понедельника. Ну и пусть. И футбол его тоже обойдется. Она же на эти дни предоставлена самой себе. С одной стороны – красота: абсолютная свобода, какая и демократам не снилась. С другой же – скука зеленая… Впрочем, такая же скука ждет ее и на работе, если, конечно, за выходные ничего этакого не произойдет…

Вчерашняя беседа с Колосовым немножко выправила ситуацию, однако… Ей вспомнилось Никитино раздраженное «понятия не имею» на ее любопытный вопрос о том, что он дальше собирается предпринимать по делу об убийстве наркокурьера и по предыдущим убийствам. А что тут пока предпримешь? Свидетелей днем с огнем выискивать, которые, возможно, что-то видели? И вообще, то, что якобы этот кореец садился в какую-то машину – может, это предположение ошибочно? Колосов, однако, уверен, что убийство вьетнамцев в Чудинове, происшествие в Красноглинске и обнаружение пока тоже еще неопознанного трупа на Юго-Западе Москвы – связаны напрямую: во всех случаях – налицо одинаковый способ совершения… Надругательства над телами – так пока этот ужас назовем… Обезглавливание… Катя поморщилась: Боже, Катя-дорогуша, о чем ты размышляешь утром в субботу? (!) Это же прямо патология какая-то у тебя. Насчет разной мерзости криминальной с самого раннего утра мозги напрягаешь. Но следующая ее мысль была: а я, растрепа, и забыла вчера у Никиты уточнить про вьетнамцев и неопознанного – где именно их убили: там же, где и обнаружены трупы, или же где-то в ином месте, а затем привезли и…

Она разозлилась на себя: баста. Так больше жить нельзя. Сегодня же суббота! Откинув одеяло, она села в кровати. На стуле валялась футболка Кравченко, в которой он занимался по утрам силовой гимнастикой. Ну правильно, вылез, как таракан из шкурки, – не мог даже в корзинку для грязного белья сам отнести. Все я должна, я… Она взяла его майку, да так и осталась сидеть на кровати, поджав ноги калачиком. Уехал Вадичка… И вернется только в понедельник (да и то как этот Чугунов мерзкий распорядится). И вот теперь сиди все выходные одна-одинешенька… Что ж, дел домашних невпроворот: надо шторы в чистку сдать – сто лет собиралась, перетряхнуть зимние вещи в шкафу, чтобы моль не догрызла…

Тут зазвонил телефон. Катя лениво дотянулась до трубки. Кто там еще? Для Вадьки рано – они, наверное, только прибыли на Московский вокзал.

– Катюша, доброе утро, я звоню узнать, беспокоюсь – ты не забыла?

Сережка Мещерский легок на помине. Не спится ему в субботу. Хотя Кравченко и Мещерский дружили со школы и в институте и знали друг друга задолго до того, как познакомились с Катей, хотя в их отношениях Мещерский полувынужденно-полудобровольно удовольствовался ролью верного друга семьи и ни разу в жизни не позволил себе в отношении Кравченко чего-то непорядочного и пошлого, а с Катей раз и навсегда взял дружеский рыцарский тон, но…

Но, как Катя неоднократно замечала, именно в те моменты, когда Вадька был занят на службе или уезжал в командировки, душечка Мещерский особенно часто возникал на Катином одиноком горизонте. Вот и сейчас…

– Привет, Сережка. А что я должна не забыть? – «Ишь ты, беспокоится он в половине восьмого утра!»

– Как? В одиннадцать мы уже должны быть на Варшавке! Хорошо, что я позвонил, надо же… Разве Вадька не говорил тебе вчера?

Катя молча таращилась на кравченковскую футболку. Она помнила про футбол, про моль в шкафу, про то, что убийство наркокурьера – не единичный эпизод, а лишь звено в цепи кровавых происшествий, про бандитскую «девятку» Колосова, помнила про то, как Никита смотрел на нее вчера, явно воображая, что делает это скрытно и незаметно и она ни о чем таком не догадывается, а также про то, что разбойник Свайкин был уже ранее судим и в последний раз его оправдали, потому что доказательств не хватило… Но про то, что в одиннадцать нужно быть на Варшавке…

– Вадька вчера говорил исключительно про футбол, – ответила она неуверенно. – Я точно не помню, но… А зачем нам нужно там быть?