Тот, кто мылся в ванной, выключил воду. Лекс снова прислушалась. Женька это, кто же еще. Она и забыла, что только он один остался с ней в доме. Неужели он за ней подглядывал? Убить его, придурка, мало…

В коридоре снова послышались шаги. Уверенные, неторопливые. И вдруг дверь в зал распахнулась с треском и грохотом – кто-то ударил по ней ногой.

Это был действительно Женька. И он – и одновременно не он. Так Лекс показалось в тот миг. Таким она его не видела никогда! Она быстро спустила ноги с дивана, плотнее запахнула халат. В лицо ударила горячая волна стыда: он подглядывал за ней. Вот гаденыш…

Он приблизился, взял ее за руку, поднял с дивана, притянул к себе. Легко – словно она была невесомое перышко. Обнял, его руки сомкнулись за ее спиной, как стальное кольцо. Лекс хотела было оттолкнуть его, но… Так и не оттолкнула. Не смогла, не захотела даже попытаться. Его губы коснулись ее губ, волос, лба, висков, щек, полузакрытых глаз. Легкие касания – точно бабочка крылом задела… Его мокрые волосы пахли водой и почему-то железом и дымом… Пальцы Лекс запутались в этих мокрых кудрях словно сами собой, а затем сплелись на его шее.

Лекс, сама не зная как (это было словно то самое первое и незабываемое наваждение – в лифте с Белогуровым), жадно приникла губами к его губам. Он не отталкивал ее, обнимал все крепче и крепче. И это было самое главное для Лекс – ее не отталкивали. От этого кружилась голова и сердце тревожно и сладко замирало в груди.

– Женька, что ты со мной делаешь? Зачем, пусти… пусти же… Не так, это совсем не так делается… Дурачок, какой же ты еще дурачок… Дай мне руку, я покажу… Вот так, так хорошо…

Роль наставницы – новая и столь необычная – начинала ей уже нравиться. Он слушался ее во всем. И в нем было столько силы, столько страсти, столько желания… Лекс начала его ласкать так, как некогда учил ее Белогуров: чтобы стало «в полный кайф». А он прижимался к ней все плотнее, уже сдирал с ее плеч халат, развязывал его пояс, рвал его и потом, задыхаясь, точно ему воздуха не хватало, целовал ее шею, грудь.

О, это Создание не нужно было подстегивать и возбуждать, как Белогурова! Лекс чувствовала: тот, кто с ней был, – сам пламень, яркий и обжигающий. И от этого сладкая радость разгоралась в ее душе. Господи, как же хорошо, как же хорошо с ним, с этим, пусть немного чудным, странным, но таким сильным, таким нежным, таким жадным к ее телу, ее губам, ее коже, таким неистовым Созданием! Он не отталкивал ее – он хотел ее, жаждал и ждал словно милости или великого подарка. И это сейчас действительно было самое главное, самое необходимое для Лекс. Ведь ЛЮБОВЬ – это не только бесплодная и пустая болтовня, не только рассуждения о том, что якобы не знает убыли и тлена, не только красивые литературные цитаты, не только церемонная вежливость, скучные холодные нотации о верности, долге, милосердии и взаимопонимании, не только деньги, подарки, фирменные тряпки, купленные в дорогих магазинах, не букеты роз и не билеты на вожделенные «Роллинг Стоунз», а этот вот огонь, обжигающий, сладкий и властный. Притягивающий к себе магнитом – не оторваться от губ в поцелуе, не разомкнуть сплетенных в объятии рук, не отлепить жадную плоть от плоти, которая уже сама по себе без всяких там нудных объяснений и слов есть высшее счастье.

– Женечка… милый мой… мальчик мой… что же это с нами происходит? Что теперь с нами будет, а?

Он целовал ее в губы. Так целовал ее только Белогуров в ту самую первую их ночь в поезде Питер– Москва. Его глаза были у самых ее глаз – близко-близко. Внимательные, блестящие.

– Больше не смей из-за него рыдать. Никогда. Не смей! Он – слизняк. Они все здесь слизняки. – Он сказал это таким тоном, какого Лекс ни разу от него не слыхала. – И это я его, слизняка, кастрирую, если он еще хоть раз коснется тебя.

– Ты… ты о чем? – Она плохо понимала его. Зачем он вообще что-то говорит? К чему сейчас слова, когда она чувствует его всем телом, каждой клеточкой наслаждается его огнем.

– Здесь нет мужчин. КРОМЕ МЕНЯ – НЕТ. В этом доме одни слизняки. – Он легко приподнял ее, чтобы ей было удобнее на его бедрах. – И ты моя женщина.

Лекс вскрикнула – он причинил ей боль. Но это была блаженная боль. Она готова была терпеть. Она уже все готова была терпеть от него, лишь бы эта пытка наслаждением длилась бесконечно.

– Ты куда меня тащишь, Женька? Женечка, пусти, пусти, дурачок… Я сама пойду. В спальню? Ты хочешь заняться этим в спальне? А ты его не боишься? А если он вернется, а мы с тобой…

Он молча повалил ее на кровать. Заткнул поцелуями смеющийся рот. И она уже ничего не говорила, не возражала, уже не могла смеяться от счастья, не могла называть его «мальчик мой», «дурачок». Все эти «не