была убита продавщица Куприянова. Мещерский глянул на листок с телефонами – а тут кто-то тоже кому-то названивал в тот день, как и там, в салоне красоты… Надо бы снова и поподробнее поговорить об этом с Кирой, быть может, она еще что-то вспомнит про разговор Куприяновой?

Но тут из кабинета Шубина валом повалило с совещания «руководящее звено». Вера Захаровна зашла доложить. Вернулась и сказала: «Проходите, он ждет».

Всеволод Шубин вышел из-за стола навстречу Мещерскому, поздоровался за руку. Сейчас он был совсем иной, чем тогда, в их первую встречу у мэрии, да и во вторую, в кабинете прокурора Костоглазова.

– Ну, видели город? Юля мне рассказывала о вашей совместной поездке. Понравилось у нас? – спросил он, словно того разговора в прокуратуре и не было. И убийства никакого тоже не было. Тон у него был деловой, однако какой-то вялый. – К сожалению, у меня мало времени, так что давайте максимально конкретизируем ваши планы, и чем мы можем помочь как администрация для развития туризма?

И Мещерский «максимально конкретизировал». Он ведь захватил с собой все необходимые документы, рекламные проспекты. Рассказал вкратце Шубину, что интересует в первую очередь иностранцев в «глубинке», что они предпочитают в «экотуризме», от чего шарахаются, как черт от ладана.

– Любят, понимаете, максимальный комфорт, даже в походных условиях. Ну и, конечно, чтобы не было перебоев с электричеством, как вчера.

– Авария на станции, – пояснил Шубин. – Сегодня вечером тоже будут кратковременные отключения по всему городу, они там чинят в авральном порядке. Это наша здешняя реальность – уж извините за неудобства.

Реальность… Оказывается, она может быть и такой вот…

Мещерский вздохнул и продолжил забивать мэру баки про то, как продвинуто налажены бизнес-связи у его фирмы «Столичный географический клуб» с такими жемчужинами отечественного турбизнеса, как Суздаль, Ярославль, Кижи, Ростов.

Шубин слушал, кивал, иногда говорил «это и нам стоит взять на заметку», но в общем-то… В общем-то, Мещерский видел, что все его слова Шубину сейчас по барабану. Лицо его выражало вежливый интерес, а мысли витали бог весть где.

Мещерский иссяк. Замолчал. Повисла пауза.

– Все это очень интересно и перспективно, – сказал Шубин. – Надо заниматься. Сотрудничать. М-да… А что же Фома не зашел?

– Организационными вопросами обычно я занимаюсь, а он, как мой компаньон…

– Не желает меня видеть – так, что ли?

– Нет, что вы, он столько о вас рассказывал.

– Обо мне?

– О вас всех, вы же товарищами были когда-то и… Знаете, он до сих пор очень переживает из-за смерти сестры, – Мещерский старался быть дипломатом. – Ну, и потом все эти события здесь. Убийство этой женщины, вы же все в юности были знакомы, знали друг друга. И этот Либлинг, будь он неладен. Фома уверен, что он – убийца.

– А он такой и есть, – сказал Шубин, закуривая. – В этом вопросе я с Фомой полностью солидарен, так ему и передайте, Сергей. Доказательств прямых у нас на него нет, вот в чем загвоздка. А то разве он гулял бы по моему городу? А так закон – ничего не попишешь. Закон и для подонка последнего лазейку оставляет. Обидно, но факт.

– Вы о смерти Куприяновой говорите или о смерти Ирмы Черкасс? – спросил Мещерский. – Фома говорил, тогда на танцплощадке вы тоже были вместе со всеми.

– Был я на танцплощадке, был. Танцевали мы даже с ней в тот вечер. Сколько лет прошло, а помню, как сейчас. Если хотите знать, вина моя в ее смерти есть. И вина такая, искупить которую уже нельзя. Ничем нельзя. – Шубин вовсю дымил сигаретой.

– Ваша вина? В чем? – Мещерский насторожился. Черт возьми… а вдруг… Что там Самолетов болтал: «Убийца не наказан». А может, не стоит всех собак на Германа Либлинга вешать? Собак? При чем тут опять собаки… собака?

– Я ведь в то лето из армии демобилизовался. Ирма к деду приехала на лето. Я ее как увидел, вот тут прямо у меня все зашлось… Знаете, как в молодости бывает. – Шубин постучал пальцами по туго завязанному узлу модного галстука. – Чего вроде сейчас вспоминать-то? А вот ведь не забывается никак. А в тот вечер я надрался как скотина. Была причина какая-то. А больше, наверное, распущенность. Танцевать все с Ирмой рвался, выпендривался, дурак. Ну а пьяный я ей на дух не нужен был, разумеется. Послала она меня куда подальше. Правильно послала, а я психанул. Поссорились мы, и она ушла домой. А я остался, характер, дурак, выдерживал. Пойди я за ней тогда, проводи до дому, она была бы жива. А я остался. В этом моя вина. Должен был проводить, защитить.

Он говорил это, точно крутил какую-то заезженную пластинку – старую, сто раз уже выученную наизусть.

– Фома считает, что там, на аллее в парке, Ирму догнал Герман Либлинг, – сказал Мещерский.

Шубин сосредоточенно курил, потом кивнул: конечно, больше некому.

– А Наталья Куприянова в тот вечер была на танцплощадке вместе с вами?

Шубин смял сигарету в пепельнице.

– Была, – ответил он, – она ни одних танцев не пропускала. Любила это дело, помнится… Зажигать, жару давать. А что?

Мещерский не знал, как потактичнее спросить: «А вот что: была она вашей любовницей когда-то в прошлом, как все в городе говорят, или это тоже все миф?», но не представлял, как спросить такое после всех их бизнес-бесед.

– Я ее знал когда-то в юности, и довольно близко, – Шубин словно понял и решил ответить сам. Так, как считал нужным. – Она изменилась за эти годы до неузнаваемости. Ей многие говорили, что та жизнь,