– Сейчас посмотрим, что с вашей машиной, – сказал Герман, подходя к ней. – Это вы? Не ожидал встретить вас здесь.

– Со мной все в порядке. Вы можете ехать. – Марина Андреевна и не замечала, что говорит и ведет себя крайне непоследовательно.

– Значит, помощь не нужна?

– Нет, благодарю.

– Вообще или только моя?

– Вообще… Вас же забрали в прокуратуру тогда…

– Меня забрали. И что? А вы жена прокурора, и зовут вас Марина. – Герман наклонил голову, словно рассматривая ее, как рассматривают в музее картину, а может, в квартале красных фонарей – девку на съем, выставляющую себя в витрине.

– Вас забрали в связи с убийством… Про вас в городе говорят, что… Было ведь еще убийство девушки в парке, и вы… это же вы… Не подходите ко мне!

Герман шагнул и рывком открыл капот прокурорской «Шкоды».

– Сядьте за руль и попробуйте снова завести, – сказал он.

Марина Андреевна не двинулась.

– Я никого не убивал, – сказал Герман Либлинг. – Тут у вас провода замкнуло. Инструменты найдутся какие-нибудь в багажнике, а?

Марина Андреевна не знала, что ей делать. Кричать? Но дорога пуста. И он не нападал, не резал, не насиловал, он копался в ее моторе.

– Багажник откройте, я посмотрю.

И она на негнущихся ногах пошла и открыла багажник. Он подошел.

– Отвертка сгодится… Вы совсем не похожи на жену прокурора. – Он смотрел на нее с высоты своего роста. – Поверите вы мне или нет – я никого не убивал.

– Но вас же забрали, и тогда, давно, тоже… В городе говорят – вас хотели судить за убийство, я сама слышала – все это твердят, все в один голос, весь город.

– Я никого не убивал, – повторил Герман. – Я четыре месяца сидел, пока шло следствие. Мой следователь был садист.

– Что?

– А ты не знаешь, что такое бывает там у них? – Он как-то естественно перешел на «ты». – Дело тогда сразу передали в прокуратуру. Следователь был садист, выбивал из меня признание. Ты не знаешь, как это они умеют при закрытых дверях в своих кабинетах? Не знаешь, нет? Илья тебе никогда не рассказывал «про работу»? Про ток? Про сломанные пальцы? Или про то, что можно сделать простым бритвенным лезвием? Смотри, что им можно сделать. – Он рванул вверх свою толстовку, бежевую с какой-то надписью, обнажаясь, и Марина Андреевна увидела на его накачанной груди зарубцевавшиеся шрамы.

У нее перехватило дыхание. Знала бы она, что когда-то, много лет назад, точно такое же впечатление (а возможно, и гораздо более сильное, чуть ли не судьбоносное) эти самые бритвенные порезы, признанные в травматическом отделении местной тихогородской больницы «результатами самовольного злостного членовредительства», произвели на Веру Захаровну. Только тогда о каком-либо «следователе-садисте» и речи еще не шло. И Ирма Черкасс была жива…

И тем не менее у Марины Андреевны перехватило дыхание. И вспомнилась ей – вот парадокс – нет, не больничная каталка, про которую она никогда не слыхала, а больничная палата в Центральном госпитале МВД. Ее свекор – парализованный, беспомощный, и перекошенное гневом и брезгливостью лицо ее мужа Ильи Ильича, скомканные деньги, шваркнутые в пустой ящик голой больничной тумбочки, застывшие лица медсестер, глаза старика, полные слез…

– Я ушла от мужа, я не могу больше с ним жить, не могу, я ненавижу его. Я хотела уехать, совсем уехать отсюда, но мой сын возвращается, он еще мал, я не знаю, что мне делать, я должна, обязана его дождаться, но я не могу находиться дома, не могу, не могу… И я не знаю, как быть, куда деваться, куда идти. – Словно плотину прорвало, и она уже не могла остановиться. Хотя странно, стыдно и не слишком-то правдоподобно было говорить все это на пустой дороге в тумане при открытом капоте, при этих зарубцевавшихся шрамах. Исповедоваться ей – ему.

Но что можно поделать с прорвавшимися женскими чувствами?

Герман ждал, но она лишь бессильно закрыла лицо руками. Страх? Он больше не внушал ей страха, и не было нужды зорко стеречь каждый его шаг, каждое движение.

– Можно в гостиницу переехать. Тут есть, называется «Тихая гавань». Снять там номер, – сказал он просто. У него вообще все было просто. – Я тебя отвезу, а потом вернусь за твоей машиной и перегоню ее, а если боишься, что упрут, давай сейчас же прицепим за трос.

– Трос? За какой трос?

– А вот, – он достал из ее багажника буксир. – Я тебя еще увижу у сестры?

– А ты правда никого не убивал? – спросила Марина Андреевна.

Сергей Мещерский спал в это утро – последнее утро перед катастрофой – долго и сладко. Отоспался, как говорится, «за все вольные и невольные», ну и за все остальное на сто лет вперед.

Из дел на сегодня у него лично (бог знает что там было у Фомы-компаньона) был запланирован деловой визит вежливости в городскую администрацию к мэру Шубину. Бизнес, интересы фирмы «Столичный