Направо – отдел мужской одежды и галантерея, налево – отдел «Тысяча мелочей». В обычное время здесь на этаже их двое – продавщица и кассирша, но продавщица в отпуске до следующей недели. Придется одной коротать это время…
Коротать время…
Кассирша подошла к своему отделу. Его организовали по примеру супермаркета: полки и стеллажи. В принципе отдел должен бы называться «Все для дома», но этот слоган уже использовали для отдела постельного белья, поэтому оставили тот, старинный – «Тысяча мелочей».
Стеллажи с кухонной утварью и столовыми приборами…
Сияющие ножи из немецкой стали, укрепленные в гнездах деревянных подставок…
Электрические чайники и термосы…
Яркие подарочные коробки…
Разделочные доски из тропического тика…
Аксессуары для ванной, изящные хромированные дозаторы для жидкого мыла…
Вазы зеленого стекла…
Вазы рубинового стекла…
Разноцветные резиновые коврики…
Подставки, салфетки, декоративные банки…
Домашние сундуки всех размеров, плетенные из ротанга…
Палехские шкатулки…
Жостовские подносы…
И венцом всего этого – витрина, отгороженная узким прилавком, где собраны товары для шитья и рукоделия – атласные ленты, тесьма, вшивные «молнии», нитки, пряжа всех цветов, ножницы, булавки, иголки.
Среди всего этого изобилия, среди всего этого импортного и отечественного великолепия стояла мертвая тишина.
Кассирша остановилась, облизнула враз пересохшие губы.
Сияющие ножи из немецкой стали – полка с ножами так близко, всего лишь протяни руку и возьми нож, сожми его в кулаке.
Ну же! Давай!
Кассирша шагнула вперед и…
Увидела то, что лежало на полу рядом у самого прилавка.
Ноги в голубых кедах. Задранная штанина серого рабочего комбинезона.
Потрясенная кассирша сначала лишь тихо ахнула, не веря своим глазам, а потом, когда увидела
Звонок на мобильный раздался у Кати, когда она подходила к Главку. Утро… лужи… жара…
Кто это звонит ей? Работать совсем неохота. Вчера вернулась поздно, поздно легла, рано встала, а он…
Этот гангстер, этот стихоплет сдержал слово и проводил ее только до лифта. Обиделся, обманулся в ожиданиях, ничего, переживет. Или все еще страдает? Поэтому трезвонит спозаранку? Каким я там его «зельем» напоила?
– Алло, – Катя придала голосу кокетливую томность. Ну почему, почему, почему так хочется кокетничать с этим долговязым бандитом? Ей, черт возьми, капитану милиции!
– Екатерина, ты?
– Ой, кто говорит?
– Гущин. Ты у себя?
Катя едва не споткнулась: где, на чем это записать… сам начальник управления розыска звонит ей!
– Нет, но я уже на КПП, Федор Матвеевич, а что…
– Ступай прямо сразу во внутренний двор и жди меня у моей машины. Едем.
– Туда? – Катя похолодела.
– Туда. Елистратов только что звонил.
– Федор Матвеевич, опять то же самое?
– Опять двадцать пять, я спускаюсь через минуту.
Грузный Гущин спустился бегом (!) по лестнице, отдуваясь, как морж.
– Вот, сколько мужиков у меня в управлении, – сказал он уже в машине. – Сколько спецов, а обсуждать это чертово дело могу только с тобой… это ж надо…
– Это потому что я отлично понимаю, что это дело не совсем… то есть совсем не такое, как другие. Федор Матвеевич, что там? – Катя сразу же забыла про все на свете.
– Труп… как я и предполагал.
– И где?
– Там, где иголки продают, в отделе «Тысяча мелочей».
Больше вопросов Катя по дороге не задавала, видела – старику Гущину сейчас не до нее.
От слепящего солнца хотелось закрыть глаза. Водитель опустил «козырьки» в салоне.
Замоскворецкий универмаг снова оцепила милиция и закрыла для покупателей.
Часы на первом этаже молчали. И эта странная давящая тишина при том, что первый этаж был полон персонала и сотрудников МУРа, легла на сердце Кати тяжким камнем.
– Кто на этот раз? – спросил Гущин Елистратова, встретившего их на первом этаже.
– Уборщица. Гюльнар Садыкова. Она… наверху, на третьем… Эксперты и патологоанатом уже все там.
Полковник Елистратов взмок от пота. И не только жара стала тому причиной.
Катя держалась позади Гущина. Место уже, кажется, знакомое, привычное – все эти этажи, она исходила их и знает, где что продается, где что висит. Но одновременно словно видит все это впервые. И лица продавщиц… серые, как ткань их щегольской униформы.
– Кто тело обнаружил? – спросил Гущин.
– Там мои сейчас их всех допрашивают, пойдем взглянем сначала, ты опять же должен все это сам увидеть.
Увидеть…
Ужаснуться…
Не забыть…
Долго, долго помнить…
Уборщица лежала возле прилавка, раскинув тонкие смуглые руки. Черные волосы ее разметались по полу, глаза вылезли из орбит, кончик языка прикушен в муке удушья.
В лоб, щеки, в губы и в подбородок кто-то воткнул десятки острых булавок, образовавших на искаженном смертью лице причудливый жуткий узор.
– Осторожнее, – бросил Кате эксперт и за край поднял с пола маленькую картонную коробку.
Коробку из-под немецких булавок, разорванную пополам.
Гущин молча смотрел на тело, потом оглянулся по сторонам – отдел «Тысяча мелочей».
И Катя поняла, что он ищет.
– Федор Матвеевич, тут нет зеркал, нет примерочных.
– В мужском отделе есть, давай смотреть.
Он прошел в соседний отдел, отодвигая шторы кабинок, Катя следовала за ним по пятам.
Одна примерочная, вторая, третья, четвертая… К чему их столько, когда здесь пусто, когда тут никто ничего не покупает, все лишь умирают тут…
– Нет. Ничего нет. Никаких посланий, – Гущин смотрел в последнее зеркало последней по счету примерочной.
– Может, оттого, что у него в этот раз не оказалось губной помады? – тихо сказала Катя.
– Или не считает нужным повторяться.
