– Это, к сожалению, невозможно. Наши пушки бессильны против крепостных орудий. Обстрелять форты я обстреляю, но разрушить их не смогу. Пугану малость – и только, – предупредил пехоту Борейко.

Чтобы поразить глубокий тыл австрийцев, Борейко приказал поставить дальнобойные пушки возможно ближе к переднему краю обороны, рассредоточив их на значительном расстоянии одна от другой.

Первые же снаряды, разорвавшиеся около переправ через Вислу, вызвали переполох у австрийцев. Над расположением русских появилось несколько аэропланов, выискивающих огневые позиции дальнобойных батарей, но расставленные поодиночке пушки были хорошо замаскированы и найти их было нелегко.

Днём было окончательно решено: в следующую ночь штурмовать Грембаловскую группу фортов Кракова. В обход её были направлены: справа 1-я гвардейская пехотная дивизия, слева – 2-я гвардейская. Стрелковая бригада оставалась в резерве и двигалась прямо на форты. С пехотой шли лёгкие батареи, а тяжёлые должны были прикрывать своим огнём наступление.

С темнотой все части вышли в указанные им районы. Борейко находился при штабе гвардейской стрелковой бригады, где расположились оперативный отдел штаба гвардейского корпуса и иностранные военные агенты – генерал маркиз де ля Гиш, полковник Нокс и майор Такояма. Отдавались последние распоряжения, всё было готово к атаке. За полчаса до начала штурма командира корпуса Безобразова по прямому проводу из штаба армии вызвали к аппарату. Из этой комнаты всех удалили. Через пять минут Безобразов вышел из аппаратной и громко приказал:

– Немедленно передать в штабы дивизий, что штурм отменяется! Это распоряжение Ставки верховного.

Новость огорошила всех. Иностранцы бросились к Безобразову за разъяснением, но генерал ограничился повторением своего приказа: штурм отменяется. Один Борейко вздохнул свободно: его точка зрения победила. Посыпались протесты из дивизий. Уверяли, что солдаты самовольно уже вышли из окопов, что в темноте остановить их невозможно, но всё это осталось без внимания. Безобразов возложил персональную ответственность за выполнение приказа на командиров дивизий под угрозой немедленного снятия с командования. Это подействовало. Полки вернулись в исходное положение. Штурм не состоялся.

Борейко в штабе так и не мог узнать, что за причина заставила в последнюю минуту изменить первоначальное распоряжение. Вернувшись к себе в дивизион, он застал там приехавшего из Пинчева Зайца.

– Вы, Ваше высокоблагородие, уже знаете об отмене штурма? – первое, что спросил солдат.

– Я-то знаю из штаба, а ты откуда мог об этом узнать? – удивился Борейко.

– Пантофельная почта сообщила. И знаете, почему отменили штурм?

– Этого не знаю и узнать не мог, – признался Борейко.

– Потому что дела под Лодзью «бардзо кепско», как говорят поляки. Немец прорвался в тыл нашей армии и часть её окружил, а наши, в свою очередь, окружили немца, немцы – нас, а наши снова окружили немца. Получился слоёный пирог. Совсем бы немцу пропадать, но тут Ранненкампф, тот, что был в Восточной Пруссии, остановил на двое суток свою подходящую армию и дал немцу возможность уйти из окружения. Немецкий принц, сын Вильгельма, Этель-Фридрих, так испугался, что удрал из окружения на самолёте, боясь, что его захватят в плен. Потери огромные. Пришлось стягивать войска на север и забыть про Краков, – объяснял Заяц.

– Откуда ты всё это знаешь? – изумился Борейко.

– Пан ксендз по секрету сказал, – признался Заяц.

– Ты-то какое к нему имеешь отношение? – удивился Борейко.

– Подошёл к нему под благословение как добрый католик. Он и поделился новостями. Поляки не любят царское правительство, но немцев ненавидят ещё больше.

Вскоре было получено приказание войскам 9-й армии отойти в район Пинчева. Длительные переходы по плохим, разбитым дорогам вконец расстроили материальную часть артдивизиона. Выяснилась необходимость обстоятельного ремонта. Борейко поехал в штаб 9-й армии с докладом к генералу Ленчицкому. Ремонтные мастерские были только в Варшаве и поэтому генерал распорядился отправить тяжёлый дивизион в Варшаву.

В штабе подтвердились ошеломляющие сведения о новом предательстве Ранненкампфа, который, вместо того, чтобы отрезать немцам путь к отступлению, на двое суток остановил свою армию и тем дал возможность немцам выйти из кольца.

– На этот раз Ранненкампфа отрешили от командования и отправили в тыл, – по секрету сообщил Борейко штабной офицер. – Говорят, великий князь Николай Николаевич отхлестал его стеком по физиономии, сорвал погоны и приказал расстрелять, но царь под влиянием царицы и Распутина не разрешил этого и даже не уволил его из армии.

Засветло все батареи дивизиона Борейко погрузились в эшелон и с темнотой тронулись в путь. Усталые солдаты заснули и только дежурный по эшелону Зуев и несколько дневальных чутко дремали, прислушиваясь к мерному стуку колёс.

Звонарёв проснулся, когда было уже светло. По-прежнему ровно и неторопливо стучали колёса. В ногах у него сидел и, откинувшись к стенке, крепко спал Краснушкин. Он похудел, оброс щетиной, синие тени легли под глазами.

Когда он появился в купе и почему не поместился на пустой верхней полке, Звонарёв не знал. Будить свояка не хотелось и Звонарёв боялся пошевелиться. На противоположной стороне похрапывал Борейко, из коридора доносились чьи-то приглушённые голоса, не то Зуева, не то Блохина. Состав начал тормозить, шум колёс почти стих и Звонарёв услышал громкие голоса:

– Подходим к Горволину. Простоим здесь час, если не больше. В Варшаву раньше вечера не доберёмся.

Вагон резко толкнуло и Краснушкин проснулся. Он провёл по лицу рукой, как бы смывая сон, и приоткрыл глаза.

– Здорово, Серёжа! – приветствовал он Звонарёва. – Не удивляйся, что видишь меня. Ночью я так тебя