перевалила через кризисное состояние.

– Значит, он выздоровеет?

Ватсон был прямым человеком, и он кипел от возмущения, что болезнь так запустили и не оказывали должной помощи ее отцу и теперь уже ничего нельзя сделать. Поэтому он сразу ответил ей.

– Нет, ему не станет лучше. Как я сказал, ваше королевское высочество, мне очень жаль. Принц не проживет более двух или трех дней. Ее величество не желает меня видеть, поэтому я могу лишь предложить, чтобы кто-нибудь сообщил ей об этом. Я сделал все, что мог. Теперь ему уже никто не поможет. Нужно только облегчить его страдания и ждать конца.

– Это убьет мою мать, – медленно сказала Алиса. – Это ее убьет. Доктор, вы понимаете, что я должна сказать ей? Я умоляла ее, чтобы она повидалась с вами еще до нашей беседы, до того, как вы мне все сказали… Что я ей скажу? Она меня и слушать не станет!

– Ради нее самой, я надеюсь, она вас выслушает, – ответил ей Ватсон.

Его совершенно не интересовала королева, которая с непробиваемым упрямством доверяла этому дураку Кларку. Она видела, как ее муж сгорает в лихорадке и тает на глазах, и все равно верила тому, чему желала верить! У него не было к ней сочувствия.

– Если она не станет верить тому, что я сказал вам, тогда боюсь, что ей вскоре придется поверить собственным глазам! Еще раз повторяю, что мне очень жаль. Принц не выздоровеет. Я бы отдал свою карьеру врача за то, чтобы вытащить его из лап смерти!

– Я запрещаю тебе говорить подобные вещи!

Виктория прижала руку к сердцу. Оно билось с такой силой и быстротой, что она не могла дышать.

– Алиса, я запрещаю тебе повторять глупое мнение человека, который совершенно не разбирается в медицине!

– Мама! – Голос у Алисы дрожал. – Мама, он хороший врач и очень ответственный человек, я ему верю. Он сказал, что у папы брюшной тиф и что теперь он не выздоровеет!

– Он – лжец!

Глаза Виктории горели от ярости, но в них читался страх. Она была похожа на загнанную в угол львицу, которая старалась привести себя в ярость, чтобы унять ощущение невыносимого ужаса.

– Как ты смеешь стоять здесь и говорить о твоем отце подобным образом? Как ты посмела сказать, что ему не станет лучше? Ты – самая бессердечная и невыносимая дочь в мире! Мне всегда казалось, – продолжала королева, – что у тебя есть здравый смысл, Алиса. Теперь я вижу, что ты просто сплетница и трусишка. Я не стану волноваться из-за того, что ты мне сказала. Что касается доктора Ватсона, я не стала с ним встречаться вчера и не собираюсь видеть его сегодня. Я не верю поставленному им диагнозу. Ни один джентльмен не прислал бы тебя ко мне, чтобы ты мне сказала эти слова.

– Мама, я тебя умоляю, – принцесса рыдала, говоря эти слова, – я тебя умоляю прислушаться. Я боюсь того, что станет с тобой, когда папа нас покинет. И не говори мне, что я – бессердечная. Ты знаешь, как сильно я люблю папу…

– Любишь? – Голос ее матери был хриплым от слез. – Что значит твоя любовь по сравнению с моей любовью? Убирайся из комнаты!

Алиса повиновалась матери. Виктория подождала, стоя спиной к дочери, пока за той не закрылась дверь. Какой-то момент она стояла не двигаясь и не замечая, что ее щеки мокры от слез.

«Он сказал, что у папы брюшной тиф и что он не поправится!»

Она зажала уши руками, чтобы не слышать эти слова, которые крутились в ее сознании. Брюшной тиф. Сначала у Альберта была высокая температура и он постоянно жаловался на головную боль и лихорадку… И на боли в конечностях. Она вспомнила любимый голос, такой спокойный даже в моменты жуткой боли, когда он просил, чтобы Кларк дал ему какое-нибудь болеутоляющее.

Наконец королева сдвинулась с места, схватившись рукой за кресло, как будто в комнате воцарилась темнота. Когда она села в кресло, то сразу постарела и выглядела потерянной.

«Он не выздоровеет, ему не станет лучше!»

Ей представилось измученное бледное лицо Альберта, смотревшего на нее рассеянным взглядом. Этот взгляд появился у него в последние дни. Он был добрым, но отстраненным. Сейчас, когда Виктория была одна в комнате, она вдруг поняла значение этого взгляда.

Альберт не верил, что ему станет лучше. Каждый раз, когда он пожимал ей руку или шептал милые слова на немецком языке, он прощался с ней, но она в своей уверенности на хороший исход отказывалась понимать это. Он лежал там, ее дражайший супруг, свет ее очей, и спокойно готовился к встрече со смертью. И посторонние люди вроде Алисы или доктора Ватсона понимали это, а она – нет! Знал ли об этом Кларк! Наверно, знал, но его доброта не позволила ему сказать ей это.

Виктория вытащила платок и утерла потоки слез. Раньше она никогда не рыдала так беззвучно. На секунду она увидела перед собой мать. Она лежала на смертном ложе, со сложенными на груди восковыми руками. Вдруг знакомые черты исчезли, и это было уже лицо чужого человека…

Когда картина начала превращаться в лицо Альберта, в комнате наступила спасительная темнота. Остатками воли, сверхъестественной в своей силе даже в этот момент, она отогнала от себя картину и упала в обморок.

– Альберт.

Она прошептала это имя как заклинание. Душевная боль была столь ужасной, что превратилась в боль физическую. Альберт лежал там, страдающий и терпеливый, и чувствовал приближение смерти. Он был настолько слабым и измотанным болезнью, а у нее хватало сил и жизни на двоих, и она не могла поделиться с ним этим даром.

Где ее власть и величие, в отчаянии воскликнула она, если они не смогут помешать их расставанию? Он не может покинуть ее! Он не должен умирать. Бог не станет ее так наказывать…

Виктория поднялась с кресла и встала на колени. Она молила силу, гораздо большую, чем ее