Эрнестом и со мной, и она плакала. Мне помнится, что она была очень хорошенькой и такой же миниатюрной, как ты. У меня до сих пор перед глазами, как она стоит тут, прижав к лицу платок. Мы с Эрнестом плакали, когда она прощалась с нами.

– О милый, милый Альберт… Как все это было ужасно для тебя! Как она посмела покинуть вас?!

Альберт посмотрел на жену и увидел, что лицо у нее залито слезами. Это были слезы злости и возмущения, потому что она представила себе ребенка, рыдающего от отчаяния, что его покидает мать. Виктория глубоко сопереживала человеку, которого любила, у нее сердце разрывалось от сочувствия к нему. По своей натуре Виктория была порядочной и сильной женщиной, и от нее нельзя было ожидать сочувствия несчастному грешному духу его воспоминаний…

– Не думай об этом, Альберт. В нашей жизни никогда не случится ничего подобного.

– Зато нечто подобное уже случилось с Эрнестом, – спокойно напомнил он ей. – Ты отнеслась к нему с пониманием и добротой. Но в нем проявилась материнская натура. Стокмар постоянно предостерегал меня от этого, когда я был еще мальчиком: «У тебя отравленная кровь, и тебе следует постоянно быть настороже».

– Но любовь моя! – воскликнула Виктория. – Тебе нечего бояться. На свете нет человека чище и благороднее тебя!

– Я стараюсь быть таким, – сказал он, – я молю Бога, чтобы в конце моей жизни ты смогла произнести те же самые слова обо мне!

– Я всегда стану повторять это! Всегда!

– Поверь, я-то хорошо знаю, чем грозит отсутствие морали, – продолжал Альберт, – поэтому не раз повторял тебе, что твой двор должен служить примером, и людей с какими-либо изъянами характера, с пороками тебе не стоит и близко подпускать. Я помню, как Мельбурн говорил, что тебе нельзя устанавливать подобные правила, потому что таким образом ты можешь обидеть людей.

– Лорд М. и сам не обладал высокой моралью, – заметила Виктория. – Но я тебя понимаю и полностью с тобой согласна. Альберт, что тебя волнует? Ты был очень счастлив с тех пор, как мы приехали сюда. Сегодня твой день рождения, и мне хочется, чтобы тебе было хорошо. Давай уйдем из этой комнаты и станем слушать хор.

– Если кто-либо из наших детей станет таким, как моя мать или Эрнест, знаешь, Виктория, я не перенесу этого.

– Наши дети вырастут такими же порядочными людьми, как ты. Почему они вдруг должны делать что-то плохое? Мы будем внимательно следить за их воспитанием, внушать самое лучшее и доброе… Я не сомневаюсь, что все будет хорошо! Пожалуйста, дорогой, пошли вниз. Обещай мне позабыть об этой маленькой комнате и тех несчастливых днях и от души повеселиться в свой день рождения. Обещай мне, Альберт!

Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

– Я так и сделаю, дорогая. Пошли вниз.

Они и в самом деле на славу повеселились в этот день. А вечером вместе отправились в лес, где Альберт бродил ребенком. Они гуляли, взявшись за руки, пока не пришло время возвращаться к ужину. Альберт больше не вспоминал о герцогине Луизе и о том, что он боится, как бы его дети не унаследовали ее непутевую натуру. Но Виктория впоследствии всегда была уверена, что, говоря о своем беспокойстве о детях, он подразумевал их своенравного старшего сына.

Когда королевская чета покидала Англию, там было относительно спокойно. Господин Пил, ставший верным другом королевы, уверил их, что волнения в Ирландии затихли, да и промышленные бунты также пошли на спад. Королева с мужем спокойно могут предаваться отдыху. Но пока Виктория и Альберт собирали цветочки в лесах неподалеку от Розенау и исполняли дуэтом немецкие песенки под аккомпанемент пианино, небеса над британскими островами чернели от грозовых облаков.

Это был самый дождливый год за обозримое прошлое. Вода лилась сплошной стеной, но тучи все продолжали и продолжали налетать с Атлантики, как вражеские армии, и проливаться дождем над полями Англии и Ирландии. Пшеница полегла и лежала на полях в морях грязи. Землевладельцы кляли всех и вся на чем свет стоит и божились, что стали бедняками. И все повторяли, что цена на хлеб резко взлетит.

В Ирландии собрали мало зерна, и народ здесь в основном питался картошкой, выращиваемой на маленьких полосках земли. Этих людей не волновали общие цены – урожай картофеля погиб, сгнив под напитавшейся водой землей, и полуголодное существование восьми миллионов жителей Ирландии быстро перешло в жесточайший голод.

Пил информировал Викторию, когда она возвратилась в Англию, о катастрофическом состоянии с продовольствием в стране. Королевская семья поселилась в Букингемском дворце, потому что во время кризиса министры не могли ездить через Саутгемптон в их дом в Осборне, и ее величество должна была находиться в Лондоне или в Виндзоре. Альберту, любившему Осборн куда сильнее Виктории, пришлось ее же еще и успокаивать.

Пил выглядел очень усталым и осунувшимся, лицо его приобрело землистый оттенок, а под глазами залегли глубокие тени. Казалось, что он совершенно не спит. Он уже не стеснялся королевы и не выглядел ни смущенным, ни скованным из боязни, что сравнение с его лощеным предшественником окажется не в его пользу. Премьер-министр знал, что она ему доверяла. Виктория смогла дать ему понять, что ей вовсе и не нужен другой Мельбурн.

– Голод, сэр Роберт? Как можно употреблять такое ужасное слово?

– Мадам, боюсь, что другое слово не подойдет. Люди от истощения падают прямо возле дорог, а зачастую здесь же и умирают. Скажу вам честно, что не сплю ночами, думая о том, что наш народ может так же пострадать от голода, как ирландцы.

– Слава богу, мы не зависим от урожая картофеля, – быстро прервала его королева. – У нас должны быть достаточные запасы зерна, чтобы обеспечить людей хлебом.

– Я бы не стал слишком надеяться на запасы. Сказать честно, мне не кажется это выходом из положения. Голландия, Бельгия и Норвегия пострадали так же, как мы. У них погиб урожай картофеля, и они открыли свои порты для ввоза зерна из-за границы. Мадам, мы должны сделать то же самое. И немедленно, иначе будет слишком поздно!

Виктория посмотрела на него.