Арманс. Теперь, когда она была принята в семью, гибли все надежды командора на власть над Октавом, рушились все его воздушные замки. Приехав в Париж, он немедленно отправился интриговать против женитьбы племянника к герцогине К., к герцогине д'Анкр, к г-же де Ларонз, к г-же де Кле — своим близким приятельницам. Вскоре все друзья семьи уверились в том, что Арманс — на редкость невыгодная партия для Октава.

Не прошло и недели, как весть о предстоящем браке молодого виконта облетела все великосветское общество и всеми была встречена неодобрительно. В особенную ярость пришли матери девиц на выданье.

— Г-жа де Маливер, — говорила графиня де Кле, — так бессердечна, что принуждает несчастного Октава жениться на компаньонке наверно для того, чтобы не платить жалованья этой особе. Вот ужас!

Между тем командор чувствовал себя в Париже заброшенным и умирал со скуки. Возмущение браком Октава было не более долговечно, чем все остальное в нашем мире. Пока оно существовало, нужно было им пользоваться. Чтобы порвать уже решенный брак, следует действовать очень энергично.

Эти рассуждения — и скука в еще большей степени, чем рассуждения, — привели к тому, что в одно прекрасное утро командор явился в Андильи, занял прежнюю комнату и возобновил прежний образ жизни, словно ничего не произошло.

Гостя приняли вполне учтиво, он же проявил к своей будущей племяннице необыкновенную нежность.

— Дружба не менее, чем любовь, способна заблуждаться, — сказал он Арманс, — и я только потому прежде не одобрял одного известного вам события, что сам до безумия люблю Октава.

Возможно, что льстивые речи командора обманули бы Арманс, если бы она о них думала; но ее заботило совсем другое,

С тех пор, как ничто уже не препятствовало браку Октава с Арманс, на юношу находили приступы такого мрачного уныния, что он не в силах был его скрывать. Под предлогом невыносимых головных болей он уезжал верхом на одинокие прогулки в леса Экуэна и Санлиса. Ему случалось проскакать галопом семь- восемь лье. Эти странности не могли не пугать Арманс: она замечала, что порою ее жених смотрит на нее взглядом, в котором подозрения больше, чем любви.

Правда, мрачность нередко сменялась восторженной нежностью и таким пылким обожанием, какого Арманс не знала даже в пору их счастья. Так она начала называть в письмах к Мери де Терсан время, протекшее между поединком Октава и роковой неосмотрительностью, которую она совершила, спрятавшись в каморке возле комнаты командора.

После объявления помолвки Арманс снова стала изливать сердце своей любимой подруге, и это было для нее большим утешением. Мери, выросшая в очень недружной семье, где никогда не прекращались раздоры, могла подать ей хороший совет.

Во время одной из долгих прогулок по саду и под окнами г-жи де Маливер Арманс сказала Октаву:

— Ваша грусть до того необычна, что, хотя вы мне дороже всего на свете, я не решалась начать этот разговор, пока не посоветовалась с подругой. Вы были счастливее до той ужасной ночи, когда я вела себя так неблагоразумно, и мне незачем вам говорить, что мое счастье исчезло еще быстрее вашего. Я хочу предложить вам вот что: вернемся к нашей прежней счастливой жизни, к нашей чудесной дружбе, которой я так безмятежно наслаждалась с тех пор, как узнала, что вы меня любите, и до той роковой минуты, когда вы решили на мне жениться. Я возьму на себя вину за этот странный разрыв, скажу всем, что дала обет никогда не выходить замуж. Мой поступок осудят, я потеряю в добром мнении, которым удостаивают меня немногие великодушные друзья, но что мне до этого? Мнение света важно для богатой девушки, которая к тому же хочет выйти замуж, а я никогда замуж не выйду.

Вместо ответа Октав взял ее за руку, и глаза его увлажнились.

— Ангел мой, дорогая моя! — воскликнул он. — Насколько вы лучше меня!

Слезы, столь несвойственные этому сильному человеку, и простые слова, вырвавшиеся из глубины его души, поколебали решимость Арманс. Все же, сделав над собой усилие, она вымолвила:

— Ответьте на мое предложение, мой друг. Примите его и верните мне счастье. Все равно наши жизни слиты воедино. — В этот момент она увидела слугу, направлявшегося в их сторону. — Сейчас позвонят к завтраку, — взволнованно добавила она, — из Парижа приедет ваш отец, я больше не смогу поговорить с вами, а если не поговорю, то опять весь день буду тревожиться и чувствовать себя несчастной, потому что не совсем уверена в вас.

— Не уверены во мне! Вы! — При этих словах Октав посмотрел ей в глаза таким взглядом, что на миг рассеял ее сомнения.

Некоторое время они шли молча.

— Нет, Октав, — снова заговорила Арманс, — я верю вам. Если бы я не верила в вашу любовь, господь сжалился бы надо мной и послал мне смерть. И все же вы менее счастливы с тех пор, как наш брак решен.

— Я отвечу вам, как ответил бы самому себе, — горячо сказал Октав. — Порою я куда счастливее, чем был, так как наконец обрел уверенность, что ничто на свете не отнимет вас у меня Я смогу все время видеть вас и говорить с вами, но... — тут он опять погрузился в то мрачное молчание, которое сводило с ума Арманс.

Она так боялась, что звонок к завтраку разлучит их на целый день, что набралась храбрости и вторично прервала раздумье Октава:

— Но что, дорогой друг? Скажите мне. Это страшное «но» в тысячу раз мучительнее для меня, чем все, что вы сможете к нему добавить.

— Хорошо, — сказал Октав, останавливаясь и пристально глядя на нее уже не как влюбленный, а как человек, который старается проникнуть в мысли другого. — Я все вам открою. Мне было бы легче пойти на смерть, чем на такую исповедь, но я и люблю вас больше жизни. Нужно ли мне еще раз дать вам слово — не жениха, а просто честного человека (и, действительно, Октав смотрел в эту минуту на Арманс совсем не взглядом жениха), — как я дал бы его вашему отцу, будь судьбе угодно сохранить его нам, — что я люблю вас такой любовью, какой никогда никого не любил и не буду любить? Жить в разлуке с вами значило бы для меня умереть, хуже, чем умереть. Но у меня есть ужасная тайна, которую я никому не поверял, и эта тайна объяснит вам все печальные странности моего характера.

Октав с трудом выдавил из себя эти слова, лицо его исказилось, губы задрожали, взгляд устремился куда-то вдаль, мимо Арманс. Еще более несчастная, чем он, Арманс прислонилась к кадке с апельсинным деревцем. Трепет охватил ее, когда она узнала это роковое дерево, возле которого лишилась чувств, услышав жестокие слова Октава, сказанные им после ночи в лесу. Октав стоял, словно пораженный ужасом, и не решался продолжать. Он пристально, испуганно смотрел перед собой, точно увидел чудовище.

— Дорогой друг, — прервала молчание Арманс, — я была несчастнее несколько месяцев назад, когда возле этого самого деревца вы так сурово обошлись со мной: в то время я сомневалась в вашей любви. Да что я говорю? — пылко воскликнула она. — В тот злосчастный день я была уверена, что вы меня не любите! Ах, мой друг, насколько счастливее я сегодня!

Эти слова, так искренне произнесенные, как будто смягчили горечь и озлобление мучительно страдавшего Октава. Отбросив обычную свою сдержанность, Арманс крепко сжимала ему руку, умоляя все сказать. Лицо ее было так близко от его лица, что он чувствовал теплоту ее дыхания. Это ощущение наполнило его нежностью. Теперь говорить стало легко.

— Да, моя дорогая, — произнес он, взглянув наконец на нее, — я тебя боготворю, можешь в этом не сомневаться. Но кто он, этот человек, который боготворит тебя? Чудовище!