когда Мак переступил порог гостиной, все решили, что он заглянул выпить пива.

– Дора у себя? – спросил он Альфреда.

– А какое у тебя к ней дело? – в свою очередь, спросил Альфред.

– Мне надо кое-что у нее спросить.

– Что?

– Не твое, черт возьми, дело, – ответил Мак.

– Ладно. Как знаешь. Пойду узнаю, захочет ли она говорить с тобой.

Секунду спустя он провел Мака в святая святых «Медвежьего стяга». Дора сидела за откидной конторкой. Ее апельсинового цвета кудряшки были уложены в высокую прическу, глаза защищал зеленый козырек. Толстым пером она делала записи в бухгалтерской книге – старинном добротном гроссбухе для ведения двойной бухгалтерии. На ней был роскошный шелковый розовый халат с кружевами у запястий и горла. Услыхав, что вошел Мак, Дора повернулась на вращающемся стуле и посмотрела на него. Мак стоял и молчал, ожидая, когда Альфред уйдет. Альфред ушел и притворил за собой дверь.

Дора подозрительно смотрела на Мака.

– Ты зачем пришел? – спросила она.

– Видите ли, мэм, – сказал Мак, – вы, конечно, слыхали, что мы наделали недавно у Дока?

Дора сдвинула на темя козырек и сунула ручку в старинную, из спиральной пружины державку.

– Да, – сказала она, – слыхала.

– Видите ли, мэм, мы хотели угостить Дока. Можете не верить, но мы хотели устроить ему вечеринку. А он не приехал вовремя. И все пошло-поехало не туда.

– Слыхала, слыхала, – сказала Дора. – А чем же я могу вам помочь?

– Видите ли, – сказал Мак, – мы с ребятами решили спросить вас, что нам такое сделать, чтобы Док понял.

– Хм-м, – протянула Дора.

Она откинулась на стуле, положила ногу на ногу и разгладила на коленях халат; взяла сигарету, закурила и стала думать.

– Вы устроили для него вечеринку, на которой его не было. Ну так сделайте для него вечеринку, чтобы он на ней был, – сказала она.

– Бог ты мой, – сказал Мак дома ребятам, – все так просто. Дора – гениальная женщина. Неудивительно, что она хозяйка. Гениальная женщина.

Мэри Талбот, жена Тома Талбота, была красотка. У нее были рыжие волосы, чуть в прозелень, золотистая кожа, как бы подсвеченная изнутри зеленым, и зеленые глаза с золотистыми искорками. Овал лица у нее был лисий, треугольный – широкий в скулах и сужающийся к подбородку. У нее были длинные ноги танцовщицы и стопы, как у балерины. Когда она шла, ноги ее почти не касались земли. Чуть она разволнуется, а волновалась она постоянно, лицо ее вспыхивало золотом. Ее пра-пра-пра-пра-прабабку сожгли на костре как ведьму.

Больше всего на свете Мэри Талбот любила приглашать гостей и ходить в гости. Том Талбот зарабатывал совсем мало, и Мэри редко устраивала званые вечера; что поделаешь, приходилось иногда звонить приятельнице и напоминать: «Мне кажется, тебе уже пора пригласить нас на чай».

Мэри праздновала шесть дней рождений в году, устраивала маскарады, вечеринки с фантами, словом, всякие развлечения. На Рождество у нее в доме было особенно весело. Мэри расцветала на праздниках. И муж ее держался на гребне ее энтузиазма.

Под вечер, когда муж работал, Мэри иногда приглашала на чашку чая соседских кошек. Ставила кукольные чашки с блюдцами на табуретку для ног. Собирала в дом кошек, а их было кругом множество, и вела с ними долгую, увлекательную беседу. Это была ее любимая игра. Смех и горе – игра эта заслоняла, застила ей тот факт, что у нее совсем не было красивых платьев, а у мужа денег. Почти всю жизнь они были на мели, но стоило немножко наскрести денег, Мэри непременно устраивала веселый праздник.

Она это умела. Она могла заразить весельем весь дом, этот свой дар она использовала как оружие против депрессии, которая всегда бродила поблизости, подкарауливая Тома. Мэри видела в этом свое призвание – оберегать Тома, ведь все же знали, что Тому уготовано судьбой блестящее будущее. По большей части ей удавалось не пускать на порог мрачные мысли, но иногда они все-таки прорывались и посылали Тома в нокдаун. Тогда он садился в угол и часами уныло глядел в одну точку, а Мэри принималась лихорадочно раздувать встречный огонь веселья.

Как-то первого числа месяца навалились сразу все неприятности: пришло суровое напоминание от водопроводной компании, нечем было платить за квартиру, вернули рукопись и несколько карикатур из журналов; в довершение всего обострился плеврит; Том ушел в спальню и лег.

Мэри тихонько вошла к нему – из-под двери и сквозь замочную щелку валили клубы самой черной тоски. В руках у нее был букетик белых и розовых ибериек, обернутый бумажным кружевом.

– Понюхай, – сказала она и поднесла цветы к его носу. – Ты знаешь, какой сегодня день? – спросила она и стала судорожно рыться в памяти – вдруг на счастье сегодня чей-нибудь день рождения.

– Почему хоть один раз не взглянуть правде в лицо? – сказал Том. – Мы банкроты. Мы на самом дне. Какой смысл заниматься самообманом?

– Ничего подобного, – лепетала Мэри. – Мы волшебники. Настоящие волшебники. Помнишь, как ты тогда в книжке нашел десять долларов? А потом – помнишь, твой брат вдруг прислал нам пять долларов? С нами ничего не может случиться.

– Уже случилось, – сказал Том. – Очень жаль, но на этот раз разговорами меня не убаюкать. Мне надоело притворяться. Взгляни хоть раз трезво на жизнь.