— Да.

— Даже если я говорю тебе: не верь пьяницам? Даже если я заранее предупрежу тебя, что деньги я соглашусь взять, но сердце тебе разобью?

— Ты и так разбиваешь мне сердце, Дэнни. Ты мне снился. Мы с тобой были как раньше — там, в вашей усадьбе. Помнишь?

Он поднял бутылку и сразу опустил ее со словами:

— Нет, нет, потом — не сейчас. Итен, не верь, не верь пьянице. Когда он… когда я страшен, когда я как труп, мой хитрый умишко втихомолку продолжает свою работу и работает против тебя. Вот сейчас, сию минуту, я тот самый, кто был твоим другом. Я тебе наврал, что скис. Скис-то я скис, но про бутылку все помню.

— Стой, я тебя перебью, — сказал я. — А не то тебе покажется… ты меня заподозришь. Кто принес тебе эту бутылку? Бейкер?

— Да.

— И хотел, чтобы ты подписал что-то.

— Да, но тут я скис. — Он хмыкнул и снова поднес бутылку ко рту, и при свете свечи я увидел в горлышке у нее совсем крохотный пузырек. Он глотнул одну каплю.

— Вот и об этом я хотел поговорить с тобой, Дэнни. Что ему понадобилось — ваш луг?

— Да.

— Почему ты до сих пор его не продал?

— По-моему, я говорил тебе. С ним я все еще джентльмен, хотя джентльменским мое поведение теперь не назовешь.

— Не продавай его, Дэнни. Не поступайся им.

— А тебе-то что? Почему не продавать?

— Из чувства гордости.

— Нет во мне прежней гордости, только чванство осталось прежнее.

— Нет, есть. Когда ты попросил у меня денег, тебе было стыдно. Разве это не гордость?

— Да нет. Я просто ловчил. Тебе же говорят, пьяницы — они хитрые. Ты сам был смущен, и ты сам решил, что я стыжусь просить. А я не стыдился. Просто захотелось выпить.

— Не продавай его, Дэнни. Это ценнейший участок. Бейкер все знает. Иначе он не стал бы торговать его.

— А что в нем ценного?

— Это единственная ровная площадка вблизи города, где можно построить аэродром.

— Понятно.

— Если ты продержишься, Дэнни, вот тебе и начало новой жизни. Не поступайся им. Вылечишься, вернешься обратно, а в гнездышке у тебя яичко.

— Яичко без гнездышка. Может, лучше продать луг, деньги пропить, а когда… «подымется ветер и ветку пригнет, птенец желторотый в траву упадет», — сиплым голосом пропел он и засмеялся. — Тебе тоже понадобился наш луг, Итен? Ты за этим сюда пришел?

— Я хочу, чтобы ты выздоровел.

— Я и так здоров.

— Выслушай меня, Дэнни. Какой-нибудь голодранец волен поступать как ему угодно. Но ты не голодранец, у тебя есть нечто такое, чем весьма интересуется группа дальновидных граждан нашего города.

— Поместье Тейлоров. Нет, я им не поступлюсь. Я тоже дальновидный. — Он с нежностью посмотрел на бутылку.

— Дэнни! Говорят тебе, это единственное место для аэропорта! Оно для них своего рода ключевая позиция. Им без него зарез! Или строить там, или срывать холмы, а это обойдется чересчур дорого.

— Значит, они у меня в руках, и я их еще поманежу.

— Ты забываешь, Дэнни. Имущий человек — драгоценный сосуд. Я уже слышал разговоры, что гуманнее всего было бы поместить тебя в соответствующее заведение, где ты будешь под присмотром.

— Не посмеют.

— Посмеют! Да еще возведут это в добродетель. Ты же знаешь, как в таких случаях поступают. Судья — человек тебе известный — вынесет решение о твоей неправоспособности. Назначит опекуна, и я догадываюсь, кого именно. Все это обойдется недешево, твой земельный участок, разумеется, будет продан для покрытия расходов, а теперь догадайся, кто его купит.

Глаза у Дэнни блестели, и он слушал меня, раскрыв рот. Потом отвернулся.

— Ты хочешь взять меня на испуг, Итен, но время выбрал неподходящее. Приходи с утра, когда я лежу пластом и весь мир как зеленая блевотина. А сейчас тройную силу придал мне сей штоф в моей руке. — Он взмахнул бутылкой, точно мечом, и глаза у него превратились в щелочки, блестевшие при свете свечи. — Я тебе разве не говорил, Ит? По-моему, говорил. У пьяниц совсем особенный ум — хитрый, злой.

— Но я же предупредил тебя, как все будет.

— Да, ты прав. Я с тобой согласен. Очень убедительно у тебя получилось. Но вместо того, чтобы напугать меня, ты разбудил во мне дьявола. Кто думает, что пьяница — существо беспомощное, тот болван. Пьяница это существо особенное, и возможности у него тоже особенные. Я могу постоять за себя, и сейчас у меня просто руки чешутся схватиться с кем-нибудь.

— Молодец! Давно я хотел это услышать!

Он навел на меня бутылку и прицелился, будто на горлышке у нее была мушка.

— Дашь мне взаймы деньги Мэри?

— Да.

— Без гарантий?

— Да.

— Зная, что шансов получить их обратно — один против тысячи?

— Да.

— Пьяница способен на любую подлость, Ит. Не верю я тебе. — Он облизнул свои пересохшие губы. — И дашь деньги мне в руки?

— Когда прикажешь.

— Я же тебе говорил — нельзя давать.

— А я дам.

На этот раз он запрокинул голову, и со дна бутылки поднялся большой пузырек. Когда он отнял ее ото рта, глаза у него блестели еще ярче, но они были холодные и бесстрастные, как у змеи. — На этой неделе принесешь?

— Да.

— В среду?

— Да.

— А сейчас у тебя не найдется двух долларов?

Как раз столько при мне и было — долларовая бумажка и монеты в пятьдесят, двадцать пять центов, две по десять, пятицентовик и три пенни. Я ссыпал все это в его протянутую руку.

Он допил виски и швырнул бутылку на пол.

— Ты у меня в умных никогда не числился, Ит. Тебе известно, что даже первоначальный курс лечения обойдется около тысячи долларов?

— Ну и пусть.

— Игра интересная! Но это не шахматы, Ит, а покер. Я когда-то был хорошим покеристом… пожалуй, слишком хорошим. Ты делаешь ставку на то, что мой луг пойдет в обеспечение займа. И вторая твоя ставка, что такое количество виски — на тысячу-то долларов — убьет меня, а тебе свалится в руки аэропорт.

— Как тебе не стыдно, Дэнни!

— А мне ничего не стыдно. Я ведь тебя предупреждал.

— Неужели ты не веришь, что я действительно хочу тебе добра?

— Нет. Но я… я не могу сделать так, чтобы все вышло, как ты хочешь. Ты помнишь меня мальчишкой,