выйти на самую простую схему.

Поэпизодный план сценария сказки сделал, но сложный. Надо бы упростить, да это непросто.

17.08.80 г.

Написано — напечатано 50 страниц. Это, наверное, половина. Сказка мне положительно нравится, хотя, конечно, я все время не дорабатываю... Что делать с Харланом — понятия не имею. Он не звонит, не едет, очевидно, работает сам. Он не приехал ко мне в Москву, когда я его просил, сказал, что смотрит фильмы с группой и на понедельник заказал фильм. Но после понедельника он тоже не приехал. И не звонит. Наверное, потому, что я его наобижал. Матом его крыл по телефону. А он послать меня в ответ не может, ему кино тогда вообще не дадут. Надо с ним поговорить откровенно.

Что делать с Харланом? Отдать эту — немыслимо... Написать зимнюю сказку?.. Что в ней? Какие приключения? Хотя бы одно? Писаховские песни? Нестерко? Надо будет сориентироваться на месте. Может быть, он что-нибудь написал.

Деньги вернуть — надо взять их с собой[44].

Надо только очень внимательно все время следить, чтобы с моей стороны как-нибудь непроизвольно не получилось подлости по отношению к Харлану.

Ведь есть сценарий! Пусть его и снимает: заколдованный город, волшебник, заколдованный хутор.

Тут, в заколдованном городе, все и происходит: туда шел — лето, осень; обратно — зима.

(И это жаль, а что поделаешь?)

Чародей осенью — все обращает в золото. Приход Зимы — вроде кто-то озлился на людей = поэтическое опричинивание природы: закономерность из-за осенних поступков осени, закономерность — возвращение тепла, оживание. (То есть умереть, чтобы воскреснуть.)

19.08.80 г.

Поеду получать машину. 11-ю или 6-ю модель? Пока не знаю. Как, интересно, поеду?

...Получил машину МТА-01-09! Очень-очень-очень осторожно! Цвет коррида — 2106.

20.08.80 г.

Если говорить о сказках, то это сказка о добром Андрее, это сказка о Звезде Путеводной, о скоморохах, о ветрах (семь ветров). Вот бы счастье — написать сказки и колыбельные. Сказка о семи ветрах:

Ветер с гор-ледников — он делает золото — сентябрь. Ветер с океанов-морей — он все мочит и раздевает — октябрь. Ветер от снегов северных — несет снег. Ветер южный — несет птиц... Ветер из далеких пустынь — жару. У семи ветров было семь невест, Было семь невест — стало семь принцесс. В диалогах, напоминающих скандинавского Одина, славянского Ярилу и т.д., все знакомы между собой или в родстве. Все это — осмысление природы.

Финал сказки-орнамента «О Ванечке и о варежке»: «Все на свете родно кажется, все на свете как-то связано, иль родитель-ством, или случаем, или... или песнею (или сказкою), слово к слову, как украшение (дело к делу), а быль к небыли, было — будет опять и т.д. (осмысление).

Но у Коляденко образы заколдованных очень похожи на кукиш в кармане!

Фокус: в ящике одна сторона стеклянная. Лежат две сигареты, одну достают — пусто (так Цмок ест и пьет один). Открывает шкаф — вот как раз два бокала. «Я возьму вот этот (берет бокал), а вы другой» (другого нет), наливает (два налитых), пьет, а другого нет...

Один старый-престарый колдун, узнавший секрет бессмертия, прожил несколько тысяч лет. И потом ездил только в гробу.

Умереть он не мог, но мог истлеть — сноситься до нуля, вот-вот рассыплется в горстку тлена. Кости рассосались, кожа едва держится, кишки высохли, есть уже нельзя — переваривать нечем... Он живет, но это уже не принципиально.

Ему требовалось увлажненное помещение... А луч света попал — и он мгновенно высох, осталось только пятно.

Если отлетающим на юг гусям крикнуть вслед: «Колесом дорога!», их полет расстроится и зима отдалится.

По моему сценарию — 50 страниц.

Цмок вырисовывается (колдун он — не «ах!», как колдовать — знает не очень, путает, забывает, получается «пшик»). С самого начала у него не получается, он из конюхов колдун, из грязи, он и не колдун — неуч, только вид делает. Вырожденец нечистой силы. Ему книги страшные нужны, но их читать надо. Он равнодушен, и то, за что он борется, ему не важно — важно свое «Я» показать. А получается колдовать только тогда, когда злоба вспыхивает: и для нечисти страсть нужна.

Цмок — лентяй, проходимец, жулик и ничтожество.

Сидел дед на пенечке — играл на дудочке. А из дудочки не музыка, а птичье пение. Сидят птицы на ветках — слушают: не поют, не свистят, не кувыкают — притаились, слушают дудочку.

Перестал дед играть — птицы с мест поднялись, засвистели, запели, закувыкали, стали кружиться над полянкою, стали вокруг пенечка летать.

Дед снова стал играть — птицы смолкли враз, уселись на ветках, снова слушают. А из дудочки снова пение птиц, не просто птичье пение, а особенное: на разные голоса поет дудочка, на все лады, на все кочеты, а песня одна получается. Смотрит сорока, волнуется, хвостом трясет, на ветке вертится, а молчит — не стрекочет, слушает. И все птицы, позабыв дела, позабыв птенцов, не летают — только смотрят глазами- бусинками, только слушают, только слушают.

Дикий голубь даже глаза закрыл, только зоб у него раздувается, опадает да круглым делается — очень дикий голубь волнуется. Зяблик камнем сидит — не шелохнется, глазом даже не моргнет, только хвостик распустил веером — по отдельности каждое перышко.

Даже дятел не стучит по дереву, только вздрагивает да переворачивается: то вниз головой послушает, то обратно вернется головкой вверх.

Даже старая ворона слетела с дерева, опустилась наземь перед диковиной, села напротив пенька, склонила голову.

Вот оно что это такое — когда музыка настоящая: и понять нельзя, да понятно все, и не в том дело, чтоб понять да узнать, а в том дело, что непонятное близким и родным становится. Что за дудочка такая, что за дед такой, что за пение слышно из дудочки, было все это или не было, кто узнал про то или выдумал? И дудка простая — липовая, и неважно, было или не было, все одно, что узнал, что выдумал, раз красиво — никакой разницы. Есть одно только чудо на всей земле — тайна песни... (Не финалится само, придумать надо.)

Есть тайна в бесконечных песенках «У попа была собака...», «Шел я как-то через мост» или «13 негритят» — тайна повтора. В первый раз «У попа...» — озорство, во второй — смешной ужас от ощущения очевидно бесконечного, в третий — уже осмысленно и подсказано, что это — о бесконечности цикла. Я хотел бы сделать несколько «бесконечек», есть пока три. Я называю их «орнаментами» (в орнаменте обычно нет начала и конца, он замкнут на себе): 1. «Как у Ванечки была варежка» (для меня это о взаимосвязи бессвязного, как закона жизни и вечного, шутливость интонации — только грустнее и ласковее). 2. «Фома и Ерема» — мощная формула бесконечной глупости (дурак — это надолго). 3. «Птицы и дудка» — искусство и мир, тоже дорога в бесконечность. Я думаю, эта форма очень богата. Но опять-таки - постижение непостижимого через остроту условности самой конструкции.

Цмок: Заболел, ослабел, колдовать не могу. Начинаю заклинание — забываю продолжение, вспоминаю продолжение — забываю окончание, только вспомню окончание — забуду, с чего начал: не то колдовать хотел, не то отколдовывать.

Взял сегодня крота, превращать стал в кота, а зачем — не помню: кот вышел слепым. А к чему кот слепой?

К в а к: Будет такой... Подземный кот...

Цмок: Тогда лучше крот — он пророет ход.

Я умереть не могу, но могу забыть жить. Я не умру — я истлею. Выйду весь! Про нас не говорят — он умер, про нас говорят — весь вышел. (Про нас не говорят - жил да умер, про нас говорят — был, да весь вышел.)

22.08.80 г.

Что-то все запуталось. Гена Харлан — парень для меня совсем непонятный. Он что-то такое месяц делал. Сейчас вдруг ему кажется, что он может все это написать в четыре дня. Два раза он ловился сам (я