желание сделаться старшим компаньоном, что увеличивает власть, авторитет и личные доходы, но не меньшую роль играло и беспокойство о репутации нашей конторы. Наличие в качестве старшего компаньона человека, способного на подкуп присяжных, не только нежелательно, но и чрезвычайно опасно. Вы спросите, почему я просто не высказал всего этого О?Мэлли в лицо и не потребовал, чтобы он вышел из дела. Но не желая признать, от кого и каким образом я получил информацию, во что не намерен вникать и сейчас, я не могу представить бесспорных доказательств, а поскольку отношения между компаньонами у нас в конторе были весьма напряженными, то я не был уверен, что меня поддержат. Поэтому я и написал в суд уведомляющее письмо».

«О?Мэлли был лишен права на практику, что, конечно, нанесло удар нашей конторе, но не смертельный. Я стал старшим компаньоном, а Кастин и Бриггс сделались членами руководства конторы. По прошествии нескольких месяцев мы снова твердо встали на ноги. Летом и осенью прошлого года наш доход превысил полученный когда-либо прежде, отчасти благодаря превосходной деятельности Кастина в качестве нашего представителя в суде, но в не меньшей степени и благодаря моему руководству. Затем в понедельник 4 декабря — эту дату я никогда не забуду, если останусь в живых и буду способен помнить и забывать, — я вернулся в офис вечером — мне нужно было кое-что доделать — и в поисках какого-то документа влез в стол Дайкса. Документа там, где я надеялся его отыскать, не оказалось, и я стал выдвигать один ящик за другим. В одном из них я увидел коричневый парусиновый портфель и заглянул в него. Документа там не было. В нем лежала пачка аккуратно сложенных страниц. На верхней странице было напечатано заглавие; „Не надейтесь…“, роман о безнравственности нынешних адвокатов, сочиненный Бэйрдом Арчером. Меня взяло любопытство, и я перелистнул страницу. Роман начинался фразой: „Не все адвокаты — разбойники с большой дороги“. Я прочел еще немного, а потом сел на стул Дайкса и принялся читать, не отрываясь.

До сих пор не могу поверить в то, что Дайкс оказался таким дураком. Благодаря работе у нас в конторе он должен был неплохо разбираться в законе о диффамации, и тем не менее написал такой скверный роман с надеждой, конечно, его опубликовать. Не буду отрицать, что адвокаты, когда на карту поставлены их амбиции, не совершают противоправных поступков, как в случае с О?Мэлли, который дал взятку присяжному, но Дайкс, по-видимому, решил, что, взяв себе псевдоним, он тем самым сделается неуязвимым.

Роман этот по большей части представлял собой описание деятельности нашей конторы и существующих в ней взаимоотношений. Имена, естественно, были изменены, а большинство эпизодов и обстоятельств были вымышленными, но это явно была наша контора. Роман был написан так плохо, что, вероятно, никак не увлек бы обычного читателя, — я же не мог от него оторваться. Там рассказывалось о том, как О?Мэлли дал взятку присяжному (я называю наши имена вместо выдуманных Дайксом), о том, что я узнал об этом и послал в суд анонимку, и о том, как О?Мэлли лишили практики. Правда, конец он придумал по-своему. В романе О?Мэлли сделался пьяницей и умер в отделении для алкоголиков в Бельвью, и когда я пришел навестить его перед смертью, он, указывая на меня, закричал: „Не надейтесь!“ В этом отношении роман был полным абсурдом. Предполагалось, что О?Мэлли узнал, что на него донес я, хотя нигде не объяснялось, откуда он мог это выяснить.

Я унес роман домой. Если я случайно на него наткнувшись, его прочел, то почему этого не мог сделать кто-нибудь другой, а рисковать я не имел права. Вернувшись домой, я понял, что не смогу уснуть, снова спустился вниз, взял такси и поехал на Салливан-стрит, где жил Дайкс. Я поднял его с постели и сказал ему, что нашел рукопись его романа и прочел ее. Поскольку я волновался, то тоже совершил непоправимую ошибку. Я решил, что он знает о моем доносе на О?Мэлли, и спросил, откуда он об этом узнал. Мне следовало понять, что это он придумал как автор.

Но все это значения не имело. Он в самом деле об этом знал. Я сочинил письмо в суд здесь, у себя в квартире, где пишу письмо. Но из предосторожности напечатал его на машинке в „Клубе путешественников“. На миллиард был всего один шанс, что меня там выследят, но и этого оказалось достаточно. В связи с тем, что наша же контора взялась защищать О?Мэлли, когда его обвинили в даче взятки старшему из присяжных, нам дали фотостаты всех вещественных доказательств, в том числе и анонимного письма. Дайкс научился довольно хорошо разбираться в документах и согласно установившейся практике тщательно проработал фотостат анонимного письма. Он заметил, что буква „т“ выделяется из ряда других букв, чуть клонясь вправо, и вспомнил, что этот же дефект видел и в других документах. И нашел его в памятной записке, адресованной ему, которую я напечатал ему за два месяца до этого на той же самой машинке в „Клубе путешественников“. Я об этом совершенно забыл, а если бы и помнил, то не придал бы этому никакого значения. Но зацепившись за этот, казалось бы, столь малозначительный факт, Дайкс с помощью лупы сравнил фотостат с памятной запиской и установил, что оба документа напечатаны на одной и той же машинке. Разумеется, это еще не являлось неопровержимым доказательством того, что письмо напечатал и послал в суд я, но Дайкса это убедило.

Тот факт, что я нашел рукопись и прочитал ее, его ошеломил. Он клялся, что не преследовал никакого намерения вывести меня на чистую воду, и когда я принялся упрекать его в том, что он, наверное, кому-то уже об этом сказал, возможно, и самому О?Мэлли, он дал слово, что не говорил никому, и я ему поверил. Тот второй экземпляр рукописи, который я нашел у него в столе, был, по его словам, возвращен ему издательской фирмой „Шолл энд Ханна“, куда он его предлагал, и он собирался передать его в руки литературного агента. Стенографическая же запись романа, которую расшифровала и перепечатала машинистка, равно как и второй экземпляр его, были у него дома. Он отдал их мне, я принес их к себе и уничтожил. Через два дня, перечитав его еще раз, я уничтожил и первый экземпляр.

Я считал, что почти избавился от опасности. Разумеется, ничего страшного я не совершил, но, если станет известно о том, что я донес на своего компаньона, сочинив анонимку, моя карьера, а вместе с ней и репутация рухнут. И дело было не столько в том, что сможет или сумеет предпринять сам О?Мэлли, сколько в реакции других, особенно моих нынешних партнеров, и прочих людей, с кем я был связан по службе. Я был бы конченым человеком. Пока же я чувствовал себя вне опасности. Если Дайкс не лгал, а я был уверен, что он не лжет, все экземпляры рукописи уничтожены. Он дал мне слово, что никогда никому не скажет об этом, но я больше надеялся на то, что он сам заинтересован держать язык за зубами. Его собственное благополучие зависело от благополучия нашей конторы, а если он заговорит, то это неминуемо приведет к гибели нашей конторы.

Я несколько раз приезжал к Дайксу по вечерам и однажды совершил глупый и необдуманный поступок, хотя в ту пору он казался мне несущественным. Нет, я ошибаюсь — это случилось не у него дома, а у нас в офисе в конце рабочего дня. Я вынул из подшивки заявление Дайкса об уходе с работы, написанное им за несколько месяцев до случившегося, и положил себе на стол. Я спросил у него без какой- либо на то причины, насколько мне помнится, не из шекспировской ли строки взято название романа „Не надейтесь…“? Нет, ответил он, это взято из третьей строфы 145 Псалма, и на уголке его заявления с просьбой об увольнении я написал: „Пс. 145–3“».