— Я чувствую себя хорошо, благодарю вас. Вы тоже неплохо выглядите. — И руки, и ноги мамы были в постоянном нервическом движении.

— А как твой муж?

— Все в порядке. Он на работе в больнице. Он ждал вас, но время шло…

— Да, понимаю. Простите мое опоздание, но люди в этом штате — чистые грабители. Мне пришлось уплатить восемьсот долларов за груду железа, и кто муже всю дорогу она подтекала маслом.

Мама наклонила голову, и я понял, что она подавляет усмешку.

— А что можно было ожидать от такой цены? — справившись с собой, проговорила она.

— Но в самом деле, Кэтрин. Ты же знаешь, что Джулиан никогда не платил больших денег за машины. Но он знал, что делать с грудой железа, а я не знаю. Да, пожалуй, я дала волю чувствам в ущерб здравому смыслу. Надо бы было купить что-то получше за тысячу долларов, но я бережлива.

Вслед за тем начались расспросы о мамином колене. Как лечили? И скоро ли можно будет вновь танцевать?

— Все в порядке, — раздраженно сказала мама (она ненавидела, когда ее спрашивали об этом колене). — Всего лишь немного болит, когда непогода.

— А как Пол? Прошло столько времени с тех пор, как я видела его в последний раз. Я помню, после вашей женитьбы я была так зла, что не хотела видеть тебя, и даже забросила преподавание на несколько лет. — Она вновь взглянула на портрет папы. — А твой брат… он все еще живет с вами?

Зловещая тишина опустилась на всех нас. Мама старательно изучала улыбающееся изображение моего приемного отца Криса. В чем дело? О каком брате она говорит? У мамы больше нет брата. Если она спрашивает о Кори, то почему глядит в то же время на портрет папы?

— Да, да, конечно, — сказала мама, оставив меня в изумлении. — Расскажите же мне о Грингленне и Клермонте. Я хочу обо всех узнать. Как там Лоррэн Дюваль? За кого она вышла замуж? Или она уехала в Нью-Йорк?

— Он так и не женился? — сузив глаза, продолжала о чем-то своем бабушка.

— Кто?

— Твой брат.

— Нет, он еще не женат, — опять поспешно ответила мама.

Потом с усилием улыбнулась.

— А теперь, мадам, я вам скажу потрясающую новость. У нас теперь есть дочь, ее зовут Синди.

— Ха! — фыркнула мадам. — Я уже давно знаю о Синди. Но я хочу побольше узнать об этом образце для всех маленьких девочек. Джори написал мне в письме, что у нее могут быть танцевальные способности.

— О, это несомненно! Видели бы вы ее, как она пытается подражать Джори или мне — я имею в виду себя в то время, когда еще танцевала.

— Твой муж, должно быть, постарел, — заметила мадам, не обращая никакого внимания на фотографии Синди, которые пыталась ей подсунуть мама.

Синди в это время была в постели.

— Джори рассказывал вам, что я пишу книгу? Это так захватывает! Я не думала, что меня это так увлечет, но теперь для меня это скорее удовольствие, чем работа. Почти так же занимает меня, как и балет. — Она улыбнулась и начала поправлять стрелки на своих голубых брюках, оправлять белый свитер, подкалывать волосы, сдвигать бумаги на столе. — Я знаю, в моей комнате беспорядок. Извините меня. Мне был бы нужен кабинет, но в доме нет лишней комнаты…

— Твой брат тоже на обходе в больнице?

Я все еще не мог ничего понять. Кори умер. Умер очень давно. Хотя в его могилу некого было положить. Его могила — это просто камень чуть поодаль от тети Кэрри, и все…

— Вы, должно быть, голодны. Давайте пройдем в столовую, и я скажу Эмме, чтобы разогрела нам спагетти.

— Спагетти? — возмутилась мадам. — Ты ешь подобную отраву? Ты позволяешь моему внуку есть мучное? Много лет назад я учила тебя, как надо питаться! Кэтрин, значит, мои уроки забыты?

Спагетти были моим любимым блюдом, но плюс к этому у нас сегодня была приготовлена баранья нога, причем мама долго выбирала способ приготовления, чтобы угодить мадам. С чего бы это мама вспомнила о спагетти? Я сурово поглядел на маму и увидел ее испуганную и пристыженную, почти такую же юную, как Мелоди; но я не мог понять одного

— чем так испугана мама?

Мадам Мариша не пожелала есть у нас, а также оставаться у нас, потому что не имела привычки «стеснять» людей. Она уже успела снять комнату в городе, недалеко от маминой балетной школы.

— И, хотя ты меня об этом не просила, Кэтрин, я буду рада возможности помочь тебе. Я продала свою студию сразу же, как только Джори написал мне о твоем несчастье.

Мама только кивнула. Она была необыкновенно бледна.

Через несколько дней мадам придирчиво оглядывала кабинет в балетной школе, принадлежавший раньше маме.

— У нее здесь все так изящно, совеем не в моем вкусе. Но ничего, вскоре он будет обставлен совсем по-другому.

Я любил ее какой-то особенной любовью: так любят воспоминания о зиме жарким летом. Л когда зима приходит и пронизывает до костей, хочется, чтобы она поскорее ушла. Она двигалась так легко и молодо, а выглядела так старо. Когда она танцевала, можно было подумать, что ей восемнадцать. Вороненная сталь ее волос сменялась сединой в течение недели, что было заметно также по потемневшим зубцам щетки для волос. Каждый последующий день краска шампуня все более осаждалась на зубцах, и все менее оставалось волосам. Мне больше нравилось, когда волосы ее были серебряными в свете огней.

— Ты воплотил в себе все достоинства Джулиана! — сжимала она меня в объятиях со свойственной ей экзальтацией.

Она уже успела уволить молодого преподавателя, которого мама недавно наняла.

— Но почему ты такой неприступный? Наверное, твоя мама уверила тебя в твоей исключительности, а? Твоя мать всегда полагала, что музыкальность — это главное в танце, но это не так, вовсе не так. Балет — это повесть, рассказываемая языком тела. Я собираюсь спасти тебя. Я научу тебя совершенной технике. Если ты будешь меня слушаться, из тебя выйдет безупречный танцор. — Ее пронзительный голос упал на октаву. — Я приехала еще потому, что я стара и скоро уйду, а своего внука я так и не узнала. Я приехала, чтобы выполнить свой долг: я буду тебе не только бабушкой, но и дедом, и отцом. Кэтрин поступила, как полная идиотка, когда рискнула своим коленом, зная об опасности, но ведь она всегда была такой — так что ж?

Меня бросило в ярость:

— Не смейте говорить так о моей матери. Она не идиотка. Она никогда не была идиоткой. Она всегда поступает так, как ей подсказывает ее сердце, и я вам сейчас скажу всю правду. Она решилась танцевать тогда, потому что ее об этом просил я — и просил много раз. Мне хотелось хоть раз протанцевать с ней — профессионально, как с известной балериной. Она сделала это для меня, бабушка, для меня, жертвуя собой!

Ее маленькие темные глазки сделались проницательными и строгими:

— Джори, вот тебе первый тезис из моего курса философии: никто и никогда не станет делать чего- нибудь для кого-нибудь, если это не ведет к его же выгоде.

Мадам начала с того, что смела все памятные и дорогие для мамы вещицы в мусорную корзину, будто это был какой-то хлам, и взгромоздила на стол свою сумку, отчего только усилила беспорядок. Я сейчас же достал из мусорной корзины все вещицы, которыми мама дорожила.

— Ты любишь ее больше, чем меня, — пожаловалась мадам уязвленно.

Голос ее был слабым и старческим. Пораженный болью, сквозившей в этом голосе, я увидел то, что не замечал в ней раньше — старую, одинокую, несчастную женщину, отчаянно цепляющуюся за единственную связующую ее с жизнью нить. Этой нитью был я.

Меня пронзила боль.

— Я рад, что вы с нами, бабушка, и я люблю вас. Не требуйте, чтобы я любил вас больше кого-то, просто