внимания, уставившись на кирпичные башни костела Святого Флориана. По крайней мере, так казалось. Шкура у медведя была такого же цвета, что и фасад храма. Силь бросила ему печенье. Вороны оживились, но мишка оказался проворнее. Мгновенно опустившись на четыре лапы, он захрустел печеньем.
– У него нос как у собаки, – сказала Силь.
– Похож, – ответил Пакер. – Но у собаки чуть меньше.
Он стоял съежившись, подняв воротник и сунув руки в карманы, и сам смахивал на медведя. Тоже раскачивался из стороны в сторону, вроде в шутку, а на самом деле от холода – с реки дул пронизывающий ветер. Сифонило так, что он уже начинал жалеть, что привел Силь сюда.
«Надо было ехать дальше, – думал он. – Посидеть где-нибудь в тепле, выпить». Обманчивое солнце апреля слепило и было холодным, как лед. Он смотрел на ноги Силь в тоненьких колготках, и его бил озноб. Сроду он не мог понять, как женщины это выдерживают. Лично он придерживался традиции снимать кальсоны к Первому мая.
– Они зимой спят? – спросила Силь.
– Вряд ли. Тут слишком беспокойно. Трамваи ходят, не закемаришь.
Из бетонного грота вышел еще один медведь и подошел к первому.
– Жена, наверное, – сказала Силь.
– Не обязательно. Может, брат или просто член семьи.
Теперь Силь бросала печенье одно за другим. Мишки топтались среди желтых кружочков, не веря во внезапно свалившееся изобилие, и даже забыли отгонять ворон.
– А у вас есть семья? – спросила Силь.
– В принципе уже нет. Но была. Иногда хожу на кладбище, – закончил он неуверенно, потому что мысли у него разбегались: тут были и японцы, и часы, марку которых он не смог определить, и утренние слова Болека «поедешь с ней в центр». Все это довело его до того, что он стал бояться наступающего дня.
«Блин, ведь я уже года два, как не был в центре, – думал Пакер. – Вчера – на такси да в темноте – не считается».
Азиаты отошли в глубь зоопарка, и они с Силь снова остались одни на холодном ветру. У Силь посинел нос.
– Может, в «Бедронку», – сказал Пакер, показывая на противоположную сторону улицы Сверчевского.
– Зачем? – спросила Силь.
– Блинов бы поели. Когда-то там хорошие блины были.
– Но нам по магазинам…
– Успеем, детка. Всё развлечение. Сначала мишки, теперь хорошо бы перекусить. Сама говорила, что никуда не ходишь.
– Ну хорошо, – согласилась Силь. – Только недолго.
– Да это пять минут, – обрадовался Пакер, и от сердца у него отлегло.
В воздухе носилась пыль. Где-то ворковали голуби. Свет сюда почти не проникал. Они шли согнувшись в три погибели, почти на четвереньках. Впереди был Яцек. Павел слышал, как он ищет на ощупь дверь. Ладонь хлопала по дереву быстро и звонко.
«Страшная какая тишина», – подумал он, и вдруг стало светло.
– Нового замка не повесили, – сказал Яцек. – Осенью я сбил старый, так и осталось. – Он стоял по пояс уходя в лаз, ведущий на крышу.
Павел присел на корточки у его ног и сказал:
– Что мы, б…дь, делаем?
– Если их у дверей нет, значит, ждут внизу у подъезда.
– И что? Прямо в небо рванем?
– Пройдем по крышам на несколько домов дальше, – сказал Яцек, оттолкнулся ногами и исчез.
В лазе остался лишь голубой прямоугольник неба. Павел зажмурился, схватился за край люка и очутился на солнце.
В голубом, наполненном ветром пространстве, до «Мариотта», «Терминала», «Сукоми-тауэр» и до сверкающего обелиска «Евробанка», казалось, было рукой подать. Крыша была покатая. Они ухватились за проем вентиляционного окна. Солнце висело за их спиной, над Прагой, но, отражаясь от стеклянных стен, слепило, как фотовспышки. Они присели в тени цементного куба, откуда текли запахи из всех квартир. Плоскость крыши неумолимо стремилась в небытие улицы.
– Это только сначала так, – сказал Яцек. – Потом пройдет.
– Хочешь тут сидеть, пока не привыкнешь? – Павел вытер нос рукавом и опустился на колено.
– Если держаться середины, то, сколько до земли, совершенно не видно. И не смотри вверх, смотри под ноги.
– Ты правда думаешь, что внизу кто-то стоит? – Павел уже опустился на оба колена, водя по крыше руками, словно искал, за что бы схватиться, может, за какой выступ, да хоть за что угодно.
– Должны стоять. У подъезда. Курят. Двое, может, трое.
– Как они выглядят?
– Да обыкновенно. Вот как ты, если б побрился. Ну и почище.
– Откуда ты знаешь?
– Они любят бриться. Покупают «вилкинсон» или «жиллетт» и бреются, даже по два раза в день.
– Я тоже так делал, когда время было.
– Вот видишь. Потом обсуждают, какая пена для бритья лучше.
– Двое или трое? Как тогда ко мне.
– Да. Они никогда не ходят поодиночке.
– Боятся?
– Да нет. Любят делиться впечатлениями. Вечером пьют пиво и вспоминают.
– Все так делают.
– Я и говорю. Они такие, как все. Тот пистолет сейчас не помешал бы.
– Какой?
– Тот твой, позавчера.
– А… Разбираешься в оружии?
– Сначала был наган. С кольтом пополам: раз тот, раз другой, не упомнишь. По молодости лет не чувствуешь разницы. Главное, и то, и другое – револьвер. Потом был маузер. Товарищ Маузер, знаешь, такой угловатый, с магазинной коробкой перед спусковой скобой. Заряжается сверху, смешно, да? Поэтому у магазина есть рукоятка, как у напильника, похожая. Молодой Черчилль носил такой в Судане. Ну а потом: парабеллумы, вальтеры ППК, из них Бонд стрелял в семидесятых, пока не пришла мода на «девятки», ну и УЗИ, везде УЗИ, куда ни плюнь, везде УЗИ. Сейчас уже по-другому, все палят из хеклер-кохов, из МР5К, они маленькие, под курткой не видно. Ну и «глоки» в моде, там тебе навороты, углепластик, композиты. В последнее время я немного отошел от всего этого, потому что пришлось продать телевизор.
– Не было никакого пистолета.
– Не было?
– Нет. Я так просто сказал. От балды.
Вдали за высотками показался красный дирижабль. Он тянул за собой длинное полотнище с надписью, но на таком расстоянии ее было не разобрать. Золотистая звезда наверху «Евробанка» повернулась в сторону Мокотова. Солнце отразилось в ней и ослепило их, хотя они были в тени. Яцек встал и пошел по крыше, держась середины.
– Ну давай, – сказал он Павлу, – три-четыре дома, и все.
Значит, решено. Ключ поворачивается в замке, вот он уже в кармане пальто, лифт дергается и едет вверх с первого этажа. Из-за дверей квартир плывут запахи домашнего печенья. Ароматы ванилина, корицы и рома наполняют лестничную клетку. Тихо, только где-то в глубине звенит посуда и раздаются детские голоса. Но тишины все же больше, она везде. Она окутывает тело, голову, наполняет дом и окружающий мир, и собственные мысли слышны ясно, как никогда. От зеркала на стене лифта остался только светлый прямоугольник. Надо еще раз убедиться, что ключ на месте, и можно захлопнуть за собой железные двери лифтовой шахты. На мгновение оживает старый страх, что лифт поедет не вниз, а вверх и
