Центра, в которых блеск и холод сливались в идеальную фата-моргану фантастической формы.
– Да на х… все это, – подумал он, и снова ему на память пришла девчонка, сикающая в песок, и велосипед, который ему подарили на первое причастие. Он поехал тогда на берег Вислы и увидел далекие силуэты высоток.
Это было давно, тогда над всем возвышался Дворец, но его жадному мальчишескому воображению несколько жалких зданий показались хрустальной горой, замком, Эверестом, и с той минуты сбывшаяся мечта должна была иметь привкус высоких этажей, темного пространства и ограниченного плоскостями правильной формы воздуха. Глянец, лак, блеск и многомерность мира, в котором, словно ангелы, перемещаются растиражированные фантомы. «Хочется-то всем, – подумал Павел, – да все не влезут. А если всех затолкать, то они задохнутся и останутся только те, что наверху».
Через пятнадцать минут он почувствовал, что силы его покидают. Он вышел на Маршалковской и купил в «Деликатесах» две булки, кусок колбасы и бутылку минеральной. Вернулся на этаж Яцека, но на этот раз стучать не стал. Нашел свой теплый угол, сел и принялся за еду. И заснул, не успев доесть, и ему приснилась его жизнь.
Но было еще слишком рано, большинство людей не спали. Болек и Пакер не могли оторваться от прошлого. Силь составляла им компанию, хотя была намного моложе и своих воспоминаний у нее еще не было. Время от времени Болек бросал взгляды на сотовый пана Макса, но телефон тихо-мирно лежал среди бутербродов с колбасой и копченым угрем. Это его слегка расстраивало. Тогда он смотрел на довольного Пакера, на улыбающуюся Силь в куцем серебристом платьице-мини и ему делалось легче – значит, он находится среди друзей, и мир вокруг пока еще более-менее соответствует его требованиям. Пакер с наслаждением гладил кожаную обивку дивана. Он освободился от пиджака. Подвернул рукава розовой рубашки с большим отложным воротником и старался не выражаться. «Смирноффка» мягко ласкала внутренности и разглаживала настоящее до такой степени, что минувшее начинало зазывно просвечивать сквозь него. Телевизор выключили. Из кухни плыли теплые запахи. Силь время от времени удалялась туда и возвращалась с таинственной миной. Шторы были задернуты. Пакер перестал отрывать фильтры от «Мальборо». Ему не приходилось с тоской смотреть на пустую рюмку, потому что в рюмку постоянно подливали. Бутылка запотела, прямо как в рекламе. Сквозь подошвы ботинок он ощущал, как пружинит ковер. Золотистый свет струился вообще неизвестно откуда. Пакер украдкой высовывал язык, чтобы лучше почувствовать его вкус. Все вместе мягко кружилось, как карусель. Мысли отрывались от головы, и ему казалось, что они такие же изысканные, как все здесь. Силь выносила полные пепельницы и приносила чистые. Она подавала ему майонез, горчицу и свеклу он с самого начала жаждал оказаться в центре этого города, в его пупке, в его зенице, в дыре его задницы, что воображение подсовывало ему под нос глянцевые и нереальные картинки Центра, в которых блеск и холод сливались в идеальную фата-моргану фантастической формы.
– Да на х… все это, – подумал он, и снова ему на память пришла девчонка, сикающая в песок, и велосипед, который ему подарили на первое причастие. Он поехал тогда на берег Вислы и увидел далекие силуэты высоток.
Это было давно, тогда над всем возвышался Дворец, но его жадному мальчишескому воображению несколько жалких зданий показались хрустальной горой, замком, Эверестом, и с той минуты сбывшаяся мечта должна была иметь привкус высоких этажей, темного пространства и ограниченного плоскостями правильной формы воздуха. Глянец, лак, блеск и многомерность мира, в котором, словно ангелы, перемещаются растиражированные фантомы. «Хочется-то всем, – подумал Павел, – да все не влезут. А если всех затолкать, то они задохнутся и останутся только те, что наверху».
Через пятнадцать минут он почувствовал, что силы его покидают. Он вышел на Маршалковской и купил в «Деликатесах» две булки, кусок колбасы и бутылку минеральной. Вернулся на этаж Яцека, но на этот раз стучать не стал. Нашел свой теплый угол, сел и принялся за еду. И заснул, не успев доесть, и ему приснилась его жизнь.
Но было еще слишком рано, большинство людей не спали. Болек и Пакер не могли оторваться от прошлого. Силь составляла им компанию, хотя была намного моложе и своих воспоминаний у нее еще не было. Время от времени Болек бросал взгляды на сотовый пана Макса, но телефон тихо-мирно лежал среди бутербродов с колбасой и копченым угрем. Это его слегка расстраивало. Тогда он смотрел на довольного Пакера, на улыбающуюся Силь в куцем серебристом платьице-мини и ему делалось легче – значит, он находится среди друзей, и мир вокруг пока еще более-менее соответствует его требованиям. Пакер с наслаждением гладил кожаную обивку дивана. Он освободился от пиджака. Подвернул рукава розовой рубашки с большим отложным воротником и старался не выражаться. «Смирноффка» мягко ласкала внутренности и разглаживала настоящее до такой степени, что минувшее начинало зазывно просвечивать сквозь него. Телевизор выключили. Из кухни плыли теплые запахи. Силь время от времени удалялась туда и возвращалась с таинственной миной. Шторы были задернуты. Пакер перестал отрывать фильтры от «Мальборо». Ему не приходилось с тоской смотреть на пустую рюмку, потому что в рюмку постоянно подливали. Бутылка запотела, прямо как в рекламе. Сквозь подошвы ботинок он ощущал, как пружинит ковер. Золотистый свет струился вообще неизвестно откуда. Пакер украдкой высовывал язык, чтобы лучше почувствовать его вкус. Все вместе мягко кружилось, как карусель. Мысли отрывались от головы, и ему казалось, что они такие же изысканные, как все здесь. Силь выносила полные пепельницы и приносила чистые. Она подавала ему майонез, горчицу и свеклу с хреном. Он справлялся со всем так легко, точно это были «доксы», «атлантики» или «ситизены».
– Господин Пакер, может, еще селедки под шубой? – спросила Силь, с улыбкой глядя ему в глаза: побрившись, Пакер стал хоть куда.
– Может, попробуете устриц? – зазывала Силь.
Но Пакер, стараясь сдержать отвращение, превращал все в шутку:
– Никаких устриц и даже жаб. – А потом поворачивался к Болеку: – А помнишь, Болек, как ходили на Вильнюсский колбасу есть?
– А как же. По семь пятьдесят, открыто всю ночь. Шестьсот двенадцатый еще ходит?
– Ходит.
– Вот был маршрут, скажи?
– И был, и есть. Помнишь, раз заходит Индус, ты хотел срезать у него часы и вывихнул бедняге руку?
– А тогда индусы тоже были? – заинтересовалась Силь.
– Это был наш приятель. Такой, немного цыганистый, – объяснил Пакер.
– Я еще неопытный был, а он начал вырываться, – сказал Болек. – Не люблю, когда кто-то хочет вырваться.
– А помнишь магазин?
– Какой?
– Ну тот, что мы сделали.
– Да какой из них?
– Тот, первый.
– Овощной?
– Триста злотых мелочью, шесть бутылок лимонада, и еще ты поссал в бочку с огурцами.
– Бомбончик! Ты правда это сделал? – Силь хлопнула в ладоши.
– Болька и не такое делал, – с гордостью сказал Пакер. – Правда, потом не мог есть рассольник, потому что его мать там покупала. Приходилось салаты, тертые овощи и все такое есть с разбором. Суп вообще никакой нельзя было есть, потому что мать все в одной кастрюле варила. Тогда было три супа: из огурцов, из помидоров и вообще овощной. И так по кругу. Разве что еще бульон. Но бульон – это не суп, это бульон.
– А почему нельзя? – Силь было интересно.
– Не ему одному. Мне тоже, хотя рассольник я ужасно любил.
– Но почему?
– Ну потому что и бочка, и огурцы, и рассол – все было зачушканено. И банка, в которой мать приносила огурцы, и нож, которым резала, и кастрюля. Все. А к зачушканенному нельзя прикасаться.
– Когда это так было… – с удивлением сказала Силь.
