Демократическая дисциплина — самая трудная и самая необходимая, притом что многие выдающиеся политики не раз говорили: демократическая государственная система — очень плохая система, но лучше, к сожалению, ничего не придумано.

Демократическое государство умеет извлекать из собственной истории необходимый опыт. Франция извлекла этот опыт из своих кровавых революций, из бонапартизма, из двух мировых войн, в которых она столь активно участвовала.

ФРГ извлекла опыт из фашизма, Аденауэр ввёл демократические институты немедленно после фашизма и беспрецедентных поражений Германии в Первой и Второй мировых войнах, и теперь ФРГ помогает нам, её победителям. Мы же принимаем эту помощь не моргнув глазом, как нечто должное: мало — давайте ещё и ещё!

Самая демократическая страна, которую я видел на своем веку (лет двадцать пять тому назад), — это Исландия. Она напоминает мне моё демократичное детство, с тем отличием, что это страна богатая. Богатая опять-таки в меру, все те исландцы, которые хотят стать богатыми непомерно, уезжают в Америку.

Исландцы очень привязаны к своей стране.

Я был у фермера, дом как дом сельского хозяина — особого блеска в нём не наведешь, но моё внимание привлекло множество портретов людей очень простых, трудовых…

Оказалось, что хозяин — одарённый художник, получил соответствующее образование в Америке, вернулся на родину и приобрел ферму, а портреты это все его соседи и соседки, тоже фермеры.

Другой фермер — кинорежиссер, кончил наш ВГИК, поставил картину в Америке, заработал миллион и сейчас же вернулся домой. О своем киноискусстве он вспоминал безо всякого сожаления — «игрушки!».

Исландия стала богатой страной после Второй мировой войны: оказывается, во время войны мало кто ловил в Северной Атлантике селедку, и рыбы этой расплодилось тьма-тьмущая, вот исландские рыбаки и снимали урожай.

Центр Рейкьявика — добротные двухэтажные и трехэтажные дома без особых архитектурных примет, но с первого взгляда видно — очень удобные. Это владения капитанов-рыболовов, вышедших на пенсию.

Вот и в порту города: если в бухту заходит рыболовецкое судно, погруженное в воду по ватерлинию, публика на берегу ликует и аплодирует хороший улов, если же судно высоко возвышается над водой — его как бы и не замечают.

В порту можно встретить ветеранов-пенсионеров, внимательно рассматривающих пришвартованные к причалам суда. Нередко они поднимаются на борт, ходят по палубам, заглядывают во все уголки, потом так же молчаливо уходят. Советские суда вызывали у них особый интерес.

Я спросил у нашего капитана: как же так, разве каждый, кто хочет, может подняться на борт иностранного судна?

Капитан ответил:

— Правильно, во всём мире такой порядок — посторонним вход воспрещен, но здесь по-другому: если не допустить на борт исландца, да еще пожилого, вся страна будет в недоумении — как так? почему нельзя?

Вся Исландия — пишет. Пишет романы, очерки, воспоминания, реже стихи, но обязательно пишет. Ночью коридорные и дежурные по этажам гостиницы пишут старательно и сосредоточенно. Пишут для себя.

Каждый фермер является читателем библиотеки, нередко расположенной и за сто километров. Наезжает он в библиотеку всего несколько раз в год, обменивает одну пачку книг на другую.

Я разговорился с библиотекаршей, и она сказала, что никогда не записывает, кто и какие книги взял, но ещё не было случая, чтобы хотя бы одна библиотечная книга исчезла. Кстати, она заметила: после того, как советские войска вступили в Афганистан, интерес к нашей литературе заметно упал.

Однажды я ехал в посольской машине по разбитой просёлочной дороге, и мы нагнали крестьянку, очень похожую на наших крестьянок: резиновые сапоги, стежонка, платочек на голове.

Хоть наша машина и была с посольским флажком, это ничуть не смутило женщину: она подняла руку — подвезите!

Наш посол сказал:

— Обязательно остановимся и возьмём человека, иначе на всю страну будет если уж не скандал, так нечто подобное.

Остановились. Посадили пассажирку, и разговор тотчас зашел о литературе. Сколько эта крестьянка читала — уму непостижимо! А жила она рядом с писателем, нобелевским лауреатом, и отзывалась о нём более чем прохладно:

— В Америке, да и в Европе не очень-то разбираются в литературе, вот и присуждают Нобеля вовсе не тому, кому следует. У нас в Исландии есть писатели и покрупнее… К тому же он и человек не очень-то: если его овцы зайдут на моё пастбище, я — ни слова, прогоню их, и только! Но если мои окажутся в его стаде, он обязательно устраивает мне скандал. Разве так можно жить, если мы — соседи?

Весной все фермеры выгоняют своих овец на глубинные пастбища, при этом каждый из них по-своему метит маток.

Там стада никто не пасёт (хищников нет), а стадо увеличивается за счёт приплода.

Осенью приплод распределяется между фермерами пропорционально числу выпущенных в общее стадо маток. Просто и ясно.

Особенно меня поражали некрологи в исландских газетах: в них говорилось о том, что любил покойный покушать и что послушать по радио, посмотреть по телевизору, сколько у него было детей и внуков и чем они заняты в настоящее время. Конечно, всё это может быть только в небольшой по населению стране — в то время население Исландии составляло чуть больше двухсот тысяч человек, — люди знают друг друга очень неплохо, мне даже казалось, что все прохожие на улицах должны здороваться друг с другом. Но нет — не здороваются… Может быть, делают вид, что не знакомы?

Был я в самом крупном научно-исследовательском институте страны институте рыболовства. Его штат — 25 человек. Вот и численность министерств примерно такая же, а часто и много меньше.

Ещё всплывает в памяти, что в нескольких километрах от Рейкьявика мы не раз проезжали мимо довольно старинного дома — на самом берегу океана: не помню сейчас, двух- или трехэтажным был этот дом, белый, но не безупречной белизны, он был совершенно одинок — кругом открытая каменистая равнина, забора вокруг нет никакого, зелени нет, тихо, шум прибоя и гул ветра.

Я спросил — что за странный дом?

Оказалось, это загородная резиденция президента.

Другой раз был я на пепелище — сгоревшая почти дотла деревянная постройка. Это тоже был загородный дом сравнительно недавнего исландского президента: президент, ложась спать, забыл погасить огонь в печке, и ночью дом сгорел, президент тоже.

В Исландии так: как живут все люди, так живет и президент.

Все эти внешние, чисто внешние наблюдения говорят о том, что Исландия — страна демократическая. И это действительно так: парламентский строй здесь — самый древний в Европе. Я видел некрутой склон, по склону в несколько рядов вырыты неглубокие ямки: так вот это и был первый исландский парламент (альтинг) — каждый парламентарий вырывал себе ямку, в ней и заседал. Давно это было — девятьсот лет тому назад.

Невольно приходит мысль — и зачем только существуют великие нации? Не потому ли, что существуют материки, они-то и спровоцировали человечество на создание государств, каждое из которых стремится быть самым мощным. А вот в Исландии не существует национального вопроса, там нет армии, никогда не было революций, никогда ни с кем эта страна не воевала.

Это вовсе не значит, что история у неё благостная, — далеко не так. Кто только этот остров не оккупировал, не подчинял себе — и Норвегия, и Дания, и Англия, и Америка.

Исландия тяжело осваивала новую технику, труд был ручным, тяжким, железных дорог нет и километра — не нужны, а шоссейных — километров тридцать — сорок. Грунт каменистый, можно обойтись и без асфальта. И всё-таки… Всё-таки демократическая Исландия — это одна из самых справедливых стран. Может быть, и самая справедливая, самая демократичная.

Конечно, она никому не пример, уже по одному тому, что у неё островное положение, суровая