Мистер Милашка был мертв.
Все говорили, что он покончил с собой. Но она-то знала, что это не так, верно? Она еще как, мать твою, знала, что это не так.
Ну, то есть она так думала.
Да нет, нет, все-таки знала точно. Тут, мать твою, даже вопросов не было. Она не сразу вспомнила, но она вообще многое туго вспоминала. И не переживала из-за этого. Просто чувствовала, что ее что-то вроде как грызет, а потом вспомнила что. Ну а позже ее начало грызть кое-что другое.
Потому что стоило ей вспомнить одно, как она вспомнила что-то еще. «Поздрав-блин-ляю», — сказала она себе. Две здоровенные пакости в один и тот же день. И из всего, что она могла запомнить, ей обязательно надо было запомнить именно вот эти две пакости, да? Есть такая старая русская поговорка: «Меньше знаешь — крепче спишь». Но это было сказано не про нее. Теперь она была американка — так ей помнилось.
Первое, что она вспомнила, было просто жуть. А второе еще противнее.
Второе было вот что: «Господи, блин, кажется, это же я его кокнула!»
Одна из клубных танцовщиц позвонила и сказала ей. Бывшая танцовщица. Ее сценическое имя было Toppe, а на самом деле ее звали Сью Эллен. Toppe больше не работала в клубе. Она немного растолстела, и ее уволили. И теперь она работала в одном заведении в Куинсе — настоящей вонючей помойной яме. Туда ходили совсем уж оборванцы, чаевые — сущие гроши. Но Toppe тоже была знакома с Кидом. Услышала о случившемся и позвонила.
В тот вечер в клубе она все гадала, скажет ей кто-нибудь хоть что-то или нет, но никто ничего не сказал. А ей вроде как и хотелось поговорить, вот только она не знала с кем. В какой-то момент, когда она сидела с клиентом, у нее вырвалось:
— Один мой знакомый только что погиб. С крыши свалился.
А парень спросил:
— Да? Расскажи мне про это.
Но она поняла, что на самом деле его это вовсе не интересовало, просто он подумал, что ей плохо и этим можно воспользоваться, поэтому она покачала головой и больше не произнесла ни слова.
Около часа ночи появился дружок Кида. Тот самый, которого она обычно с ним видела. Она с ним даже пару раз разговаривала, но никак не могла запомнить, как его зовут. Тень Кида. Она наблюдала за ним, когда он стоял возле барной стойки и пил пиво. Она подумала, что еще никогда не видела никого, кто был бы так печален. Ему, наверное, тоже позвонили. Он был похож на разнесчастного милого щенка, которому машина переехала лапку и он может только скулить и ждать, что кто-нибудь подойдет и поможет ему.
Она подумала, что могла бы подойти и помочь, но тут у нее мелькнула мысль: «Что же я делаю?» Меньше всего на свете ей это было нужно. Кроме шуток, меньше всего.
Он сидел у стойки, а она смотрела на него и гадала, знал ли он про то, что у нее что-то было с Кидом. Вместе он их видел, но она понятия не имела, что кому Кид рассказывал, а что нет. Возможно, этот парень ничего не знал. Возможно, с ним стоит поговорить. Она знала, что он славный, но понимала, что стоит ей заговорить с ним, и одно начнет цепляться за другое. Он захочет зайти к ней, захочет к ней прикоснуться, и она, чего доброго, ему это позволит. А потом он размечтается насчет того, чтобы это происходило постоянно. А тут не то что постоянно, ей этого даже время от времени не хотелось. Ну хорошо, он славный и внешне ничего себе, и фигура у него очень даже. Но денег у него нет, это ежу понятно. И потом, этот его вид побитого щенка, — ей меньше всего на свете был нужен щенок, да еще побитый и бедный-несчастный, чтобы он терся о ее колени и мечтал, чтобы она о нем позаботилась.
Он обернулся, заметил, что она смотрит на него, и улыбнулся ей — очень грустно, но она отвернулась и сделала вид, что не узнает его.
Не нужен ей был щенок под ногами. Особенно щенок, который знал Кида.
Она поймала себя на том, что почти не думает о Киде. Это было странно. Она стала гадать, что скажет об этом профессор, преподаватель психологии. Она подумала, не стоит ли спросить об этом профессора, но потом поняла, что с профессором говорить о Киде ей не хочется. Кроме шуток, это было бы очень и очень тупо. Хотя чем больше она об этом думала, тем больше ей нравилась эта мысль. Она так и представляла себе, как рассказывает профессору о том, что была знакома с Кидом, и что он умер, и как он умер, и что она про него совсем не думает, и не странно ли это?
В загробную жизнь она не очень-то верила, но подумала: не исключено, что Кид сейчас где-то в вышине, смотрит на нее с высоты и может увидеть, как она говорит про него с пожилым профессором, который как видел ее, так просто слюнки пускал и, небось, по ночам не спал, все представлял ее голенькой. А Кид с высоты все это увидит и услышит, как он погиб и что ей все равно.
Она представила все это и улыбнулась.
Кроме шуток, улыбнулась.
«Это его снова убьет», — подумала она. Es verdad.[35] Кроме шуток, убьет.
Она не думала, что кто-то ее видел.
То есть, конечно, люди видели ее, не невидимка же она, в конце концов. Но никто ее не узнал — вот что главное. Не узнали, не заметили. Не обратили внимания — вот что она имела в виду.
Это было хорошо. Ей совсем не нужно было, чтобы ее замечали. При всем том, что творилось. И особенно при всем том, что уже стряслось.
Ведь она знала, что ей не нужно было встречаться с ним. Проклятый Кид с его растрепанными волосами и маленькой кривой усмешкой. Ну почему она не смогла не пойти? У нее все шло так прекрасно. Такой рывок в карьере. Она стала такой… такой чертовски утонченной. Будь он проклят за то, что зашел к ней, что умолял встретиться с ним и сказал то, что сказал…
То, что он знал о ней, знал о ее прошлом, не давало ему права делать то, что он делал. Ничто не давало ему такого права.
Она почувствовала, что снова начинает злиться.
А потом перестала. Может быть, злиться уже больше не стоило. И бояться тоже. Теперь Кид был мертв.
И поэтому, быть может, все было кончено.
Быть может, всему этому пришел конец.
Она очень надеялась на это.
И она так думала.
Но тогда почему она до сих пор злилась? И почему до сих пор так боялась?
Как он мог погибнуть? Это было невозможно. Невозможно!
Они же должны были остаток жизни провести вместе.
Они должны были любить друг друга, и помогать друг другу, и быть вместе до скончания веков.
Кид был слишком хорош для этой жизни, вот что. Слишком хорош, слишком красив, слишком чист. Он не был идеален — о, у него случались ошибки. В ту ночь, на вечеринке, Кид сказал что это было ошибкой. Но он был не прав. Нет, нет, нет. Чем угодно, только не ошибкой. Это было идеально. Идеально, чудесно и… и…
И кончено.
Больше этого не случится никогда. Не будет больше совершенства. Не будет любви.
Так бывало всегда, верно? Люди ревновали, так ведь? Люди были одиноки, печальны и измучены. Люди всегда хотели разрушить любовь, ведь так?
Да, так.
Но на этот раз они пожалеют.
