непонятная, едва пьет, дышит с трудом, в горле клокочет. „Уже ходит хорохоль“, – сказал один старик- мужик – предсмертное дыхание. Ему уже ничего, конечно, не нужно. Но теперь наступит другая задача: собрать все его творчество, которое потерпело „страшный разгром“, как он говорит, за весь его жизненный путь».[130]

27 июня на вопрос: «Трудно ли тебе умирать?» – он ответил: «Да». «Когда утром я пришел к нему, – записывает в дневнике Митурич, – то Велимир уже потерял сознание. Я взял бумагу и тушь и сделал рисунок с него, желая хоть чтонибудь запечатлеть. Правая рука у него непрерывно трепетала, тогда как левая была парализована. Ровное короткое дыхание с тихим стоном и через большие промежутки времени полный вздох. Сердце выдерживало дольше сознания. В таком состоянии Велимир находился сутки и наутро в 9 часов перестал дышать».

Но на этом земные мытарства Хлебникова еще не кончились. Митурич не хотел хоронить своего друга по православному обряду, со священником. Кладбище было в деревне Ручьи, за 12 верст от Санталова.

Митурич вспоминает:

«Узнав, что похороны намерены совершать без церковного обряда, <священник> сказал, что не допустит покойника на православное кладбище. Тогда я отправился в Борок, в сельсовет за 3–4 версты. Там мне говорят, запинаясь, чтоде тоже не знают, как поступить, у них первый случай, когда хоронят „гражданским браком“. И это была не оговорка случайная, а все присутствующие там мужики принимали участие в обсуждении вопроса и не однажды употребляли выражение „гражданским браком“. Очевидно, оно имело у них универсальный смысл действия вне церковных обрядов, чего бы вопрос ни касался.

Я им заявил, что с большой охотой похороню товарища в лесу, пусть только председатель сельсовета укажет, где это можно сделать, и даст свое письменное разрешение. Тогда он сдался и решил, что нужно похоронить тело на кладбище в Ручьях, и пишет резолюцию. Когда я обратно являюсь к священнику – привезли Велимира и ждут меня. Я показываю письменное разрешение. Священник соглашается на похороны, но ни за что не позволяет пронести гроб через ворота погоста. Вокруг погоста каменная ограда. Священник указывает, что с задней стороны ограда низкая и можно легко перенести гроб через нее.

Там гроб переносится, и тут же у задней стены ограды с левой стороны роется могила. За рытьем могилы я рассказываю парням о некоторых больших идеях Велимира, заключенных в его сочинениях, чтобы они лучше знали, кого они хоронят. Вырыли небольшую могилу (глубже был гроб) между елью и сосной. Опустили гроб и засыпали. Сделав засечку на ели, обнажив древесину ее, я сделал надпись о покойнике».

В конце 1950-х годов, после смерти Петра Васильевича Митурича, его сын Май Петрович Митурич- Хлебников побывал в Ручьях на месте захоронения поэта. В те годы имя Хлебникова было в забвении и могилой никто не интересовался, никто за ней не следил. Кладбище разрасталось, и через несколько лет могила Хлебникова была бы полностью уничтожена новыми захоронениями. Тогда еще были живы местные жители, которые принимали участие в похоронах Хлебникова. С их помощью могилу нашли. Комиссия по литературному наследию Хлебникова во главе с Борисом Слуцким и Май Митурич стали вести переговоры с Литфондом о перезахоронении Хлебникова в Москве.

На все формальности ушло несколько лет, и в 1960 году разрешение на вскрытие могилы было получено. В присутствии приезжих из Москвы, местных представителей власти и жителей Санталова и Ручьев могилу вскрыли, составили акт, и останки Хлебникова были перевезены в Москву на Новодевичье кладбище. Туда же подхоронили урну с прахом матери Велимира – Екатерины Николаевны, сестры – Веры Владимировны, а также Петра Васильевича Митурича. На надгробии решено было установить «каменную бабу». Такие изваяния ставили древние народы на вершинах курганов. Их можно встретить и в степях Причерноморья, и в Средней Азии, и в Сибири. «Каменная баба» стала одним из центральных образов в поэзии Хлебникова. Есть у него и поэма с таким названием:

И хотя «каменных баб» до наших дней сохранилось довольно много, оказалось, что увезти какую-нибудь в Москву практически невозможно. Писатель и археолог Г. Федоров, к которому обратились за помощью Слуцкий и Митурич, вспоминает: «...выяснилось неожиданное обстоятельство. Все „каменные бабы“, стоящие на вершинах курганов, пользуются у местных жителей большой популярностью и находятся под их охраной. Перед праздниками их даже частенько моют и белят».

Казалось, поиски зашли в тупик, и все же через несколько лет «баба» была найдена. Она когда-то давно упала с кургана, на котором стояла, и стала погружаться в землю. К тому времени, когда ее нашли археологи, она ушла в землю уже по самую макушку. «„Баба“ оказалась удивительно выразительной, – пишет Г. Федоров. – Черты лица ее явно тюркские. В правой руке – нечто, напоминающее круглый сосуд, имеющий форму плода граната, который на всем Востоке является символом вечной цикличности, взаимосвязанности и взаимоперехода жизни и смерти. Скульптор, изваявший ее около полутора тысяч лет тому назад, был подлинным художником».[131]

Эта «каменная баба» теперь установлена на Новодевичьем кладбище в Москве на надгробии Велимира Хлебникова.

Борис Слуцкий откликнулся на перезахоронение Хлебникова такими стихами:

Впрочем, сам Хлебников к смерти относился с философским спокойствием. Открытые им «законы времени» позволяли «смотреть на смерть как на временное купание в волнах небытия». В 1922 году, уже, вероятно, предчувствуя близкую кончину, он написал о своих будущих ощущениях: «Я умер и засмеялся. Просто большое стало малым, малое большим. Просто во всех членах уравнения бытия знак „да“ заменился знаком „нет“. Таинственная нить уводила меня в мир бытия, и я узнавал вселенную внутри моего кровяного шарика. Я узнавал главное ядро своей мысли как величественное небо, в котором я нахожусь... И я понял, что всё остается по-старому, но только я смотрю на мир против течения».

Так завершились земные странствия поэта.

Через два дня после похорон, 1 июля 1922 года, за Хлебниковым из Москвы приехали С. Исаков, художник Н. Пеленкин и врач, чтобы везти его в Москву в больницу. Оказывается, москвичи только из писем Пунина узнали о болезни Велимира, а письма Митурича до них так и не дошли. Городецкий, как и Пунин, тоже постарался сделать все, что мог. Распоряжением Троцкого была приготовлена специальная палата в больнице, собраны деньги. Литерный поезд должен был специально остановиться на станции Боровенка, чтобы забрать больного. Художники также привезли в Санталово только что напечатанную книгу «Зангези», чтобы порадовать автора. Но Хлебников к тому времени уже был в могиле. В тот же день московские гости уехали, увозя с собой записи Митурича о его болезни и смерти и рисунок с умирающего Хлебникова.

Узнав о смерти Велимира Хлебникова, и в Москве, и в Петрограде друзья решили отдать дань памяти умершему товарищу. Появились некрологи за подписью Маяковского, Городецкого, других людей, знавших поэта. Даже такой непримиримый литературный противник Хлебникова, как Валерий Брюсов, откликнулся на его смерть стихотворением «Взводень звонов». На выставке «Обзор новых течений искусства» в петроградском Музее художественной культуры Татлин устроил отдел «памяти Хлебникова». Там были выставлены огромные плоскости, закрашенные в черный цвет, и на них написано: «Хлебников. Умер 28 июня 1922 года». Это производило сильное впечатление на посетителей.

Несмотря на то что «законы времени» и практически все поздние вещи Хлебникова оставались в рукописях, стараниями Митурича они стали известны друзьям. Кроме того, уже была опубликована сверхповесть «Зангези», поэтому можно было начать осмысление сделанного Хлебниковым. В сентябре 1922 года одно из своих заседаний посвящает Хлебникову Вольфила (Вольная философская ассоциация), действовавшая в Петрограде с 1919 года. Николай Пунин прочел в Вольфиле доклад на тему «Хлебников и государство времени. Время – мера мира», а Лев Аренс – «Хлебников и будетляне». Второй доклад вскоре был опубликован в журнале «Книга и революция».

И Пунин, и Аренс говорили о гениальных прозрениях Хлебникова, о том, что его идеи можно поставить в один ряд с открытиями Эйнштейна и Минковского, что идеи Хлебникова непонятны потому, что они смелые,