И назавтра Бастиан всё искал среди картин одну, которую он узнает, или ту, которая хоть что-нибудь для него значит, но безуспешно. По вечерам он сидел с рудокопом в хижине, и, поскольку тот всё молчал, Бастиан тоже привык молчать. И осторожную манеру двигаться, не производя ни малейшего шума, от которого могут рассыпаться картины, он тоже постепенно перенял у Йора.

— Я уже посмотрел все картины, — сказал Бастиан однажды вечером, — для меня там нет ни одной.

— Плохо, — ответил Йор.

— Что же мне теперь делать? Ждать новых картин, которых ты поднимешь наверх?

Йор немного подумал, а потом покачал головой.

— Я бы на твоем месте, — прошептал он, — сам спустился в шахту и занялся раскопками.

— Но ведь у меня не такие глаза, как у тебя, я ничего не вижу в темноте.

— А разве тебе не дали никакого света за время твоего долгого путешествия? — спросил Йор и снова посмотрел как бы сквозь Бастиана. — Светящегося камня или ещё чего-нибудь такого, что теперь помоглобы тебе?

— Дали, — грустно ответил Бастиан, — но я истратил Аль Цахир совсем на другое.

— Плохо, — повторил Йор с окаменевшим лицом.

— Что же ты мне посоветуешь? — настаивал Бастиан.

Рудокоп снова долго молчал, а потом ответил:

— Тогда тебе придется работать в темноте.

Бастиана бросило в дрожь. И, хотя у него до сих пор сохранились бесстрашие и сила, которые даровал ему АУРИН, при мысли о том, что он будет лежать глубоко-глубоко внизу в недрах земли, в полной темноте, его пронизал холод. Он ничего не сказал больше Йору, и оба они легли спать.

На другое утро рудокоп потряс его за плечо. Бастиан поднялся.

— Ешь свой суп и пойдем! — резко велел Йор.

Бастиан выполнил приказание.

Он пошёл за рудокопом к шахте, сел вместе с ним в корзину подъемника, и они стали спускаться в Рудник Минроуд. Клеть ползла всё глубже и глубже. Давно уже пропал последний скудный свет, проникавший через отверстие шахты в глубину, а корзина спускалась всё ниже в темноту. Наконец толчок о землю дал понять, что они достигли дна. Они вышли.

Здесь внизу было гораздо теплее, чем наверху, на снежной равнине, и вскоре Бастиан весь вспотел, торопясь за рудокопом, чтобы не потерять его в темноте. Тот быстро шагал впереди. Это был запутанный путь сквозь бесчисленные туннели, переходы, а иногда и через какие-то залы, как можно было догадаться по тихому эху шагов. Бастиан много раз больно ушибался, натыкаясь на выступы и балки, но Йор не обращал на это никакого внимания.

В тот первый день и ещё несколько дней затем рудокоп молча, лишь направляя руки Бастиана, наставлял его в искусстве отделять тонкие, нежнейшие слои слюды и осторожно снимать их. Для этого были инструменты — на ощупь они казались не то деревянными, не то роговыми шпателями. Но увидеть их Бастиану так и не пришлось, потому чтокогда они заканчивали дневную работу, инструменты оставались лежать на рабочем месте.

Понемногу Бастиан научился ориентироваться там внизу, в полной темноте. Он различал ходы и туннели с помощью какого-то необъяснимого нового чувства. И вот однажды Йор без слов, только прикосновением рук, показал ему, что теперь он будет работать сам в низкой штольне, куда можно проникнуть только ползком. И Бастиан послушался. Это был очень узкий забой, и над ним нависал страшный груз древних коренных пород. Свёрнутый, как дитя в материнской утробе, лежал он в темных глубинах основания Фантазии и терпеливо разыскивал забытый сон — картину, которая привела бы его к Живой Воде.

Здесь, в вечной ночи земных недр, он ничего не видел, и поэтому не смог бы сделать выбор и принять решение. Приходилось надеяться, что счастливый случай или милостивая судьба когда-нибудь поможет ему найти то, что он искал. Вечер за вечером поднимал онна поверхность землипри угасающем закатном свете то, что ему удалось отъединить за день в глубинах рудника Минроуд. И вечер за вечером его работа оказывалась напрасной. Но Бастиан не жаловался и не возмущался. Он потерял всякое сострадание к самому себе. Он был терпелив и спокоен. Хотя силы его и были неисчерпаемы, он часто чувствовал большую усталость.

Как долго длилось это суровое время, сказать невозможно, ведь такая работа не измеряется днями и месяцами. Но вот наконец наступил вечер, когда он принес картину, которая вдруг так его взволновала, что он едва удержался, чтобы не вскрикнуть от неожиданности и этим всё испортить.

На тоненькой слюдяной дощечке — не очень большой, примерно формата обычной книжной страницы — был очень ясно и отчётливо виден человек в белом халате. В руке он держал гипсовую челюсть. Он стоял, и весь его вид, робкое, печальное выражение его лица, потрясли Бастиана. Но больше всего его поразило, что человек этот как бы вмёрз в ледяную глыбу. Со всех сторон его окружал непроницаемый, хотя и совершенно прозрачный слой льда.

Пока Бастиан рассматривал картину, лежащую перед ним на снегу, в нём проснулась тоска по этому человеку, хотя он его и не знал. Это чувство пришло издалека, как прилив в море, который сначала едва различим, но вот он подходит всё ближе и ближе и становится могучей волной высотой с дом, сметая всё на своём пути. Бастиан чуть не захлебнулся и жадно ловил воздух. Сердце его болело, оно было недостаточно большим для такого огромного чувства. В этой волне прибоя пошло ко дну всё, что ещё оставалось у него в памяти о самом себе. И он забыл последнее, что у него было: своё собственное имя.

В хижину Йора Бастиан вошел молча. Рудокоп тоже ничего не сказал, но долго смотрел на него, и глаза его, казалось, вновь глядели куда-то в дальнюю даль, а потом, в первый раз за всё это время, на его сером окаменевшем лице на мгновение мелькнула улыбка.

В ту ночь мальчик, у которого больше не было имени, не уснул, несмотря на всю усталость. Он всё время видел картину перед глазами. Ему казалось, что человек этот хочет ему что-то сказать, но никак не может, потому что закован в глыбу льда. Мальчик без имени хотел помочь ему, хотел сделать так, чтобы этот лёд растаял. Словно во сне наяву, он видел, как обнимает глыбу, чтобы растопить её теплом своего тела. Но всё было напрасно.

И тут он вдруг услышал, что хочет сказать ему этот человек, услышал не слухом, а глубиной своего собственного сердца:

«Помоги мне пожалуйста! Не бросай меня! Один я не выберусь изо льда. Помоги мне! Только ты можешь меня освободить — только ты!»

Когда на следующее утро они поднялись на рассвете, Мальчик без имени сказал Йору:

— Сегодня я не спущусь с тобой в рудник Минроуд.

— Ты хочешь меня покинуть?

Мальчик кивнул:

— Я хочу идти искать Живую Воду.

— Ты нашел картину, которая тебя поведет?

— Да.

— Ты мне её покажешь?

Мальчик опять кивнул. Они пошли по снегу туда, где лежала картина. Мальчик смотрел на картину, но Йор обратил взор своих слепых глаз на лицо мальчика — он глядел сквозь него в дальнюю даль. Казалось, он долго к чему-то прислушивается. Наконец он кивнул.

— Возьми её с собой, — прошептал он, — и не потеряй. Если ты её потеряешь или сломаешь — для тебя всё будет кончено. Потому что в Фантазии у тебя больше ничего нет. Ты знаешь, что это значит.

Мальчик, у которого не было больше имени, стоял с поникшей головой и молчал. А потом сказал тоже шёпотом:

— Спасибо, Йор, за всё, чему ты меня научил. Они пожали друг другу руки.

— Ты был хорошим рудокопом, — прошептал Йор, — и прилежно работал.

С этими словами он повернулся и зашагал к шахте Рудника Минроуд. Ни разу не обернувшись, он вошёл в подъемник и опустился в глубь земли.