чувствуете. Веселые, знаете? Полны готовности встать и идти. Но когда вот так идет дождь. Все дождь, дождь, дождь. Когда дождь? Вы печальны. Вам грустно. Несчастные, знаете ли? Вы унываете. Проснулись? Дождь. Вышли на улицу? Дождь. А ночами? Дождь. Дождь, дождь, дождь. Как вам развеселиться, как хорошо себя чувствовать, как вы можете быть счастливые и веселые, когда все время этот дождь? Как? Дождь! Все дождь, дождь, дождь.
Послушав ее причитания минут десять, я надел шляпу и плащ, вышел на улицу и встал под дождь. Стоять под дождем не то чтобы намного лучше, чем слушать, как твердит о нем Инкарнация, но дождь, по крайней мере, конечен. Все улицы, каждый их уголок, опились дождем, как лягушки. Их багажники до отказа набиты запасными шинами дождя. Их кишки полны дождя.
Наконец-то! О счастливый день!
Позвонила Мисси Хартер. Это случилось часа в три дня, когда на город проливалось очередное море дождя.
Сначала, правда, передо мной была воздвигнута ширма, но не ассистенткой Мисси, Джэнит, ни даже ассистенткой Джэнит, Барбро, а каким-то мужичком-допросчиком с этакой манерой опаливать тебя, словно курицу, вплоть до самых подмышек (имя его, если оно у него и было, не разглашалось). Даже если они звонят тебе сами, уйма времени уходит на то, чтобы добраться до самого верха. Подозреваю, что они, возможно, даже пропускают через компьютер твой голос — на тот случай, если ты попытаешься через телефон заразить некую важную шишку какой-нибудь этакой болезнью.
— Наконец-то… Мисси! Как поживаешь?
— Хорошо. У нас с тобой договор.
— Договор?
— Договор. У меня были сомнения, но в отделе маркетинга все просчитали. Вывод: это пойдет.
— Маркетинг! — воскликнул я. (Маркетинг: я был весьма тронут.)
— Маркетинг, — подтвердила Мисси. — Еще: мы предусматриваем ограниченный опцион на авторские права в размере двадцати процентов.
— Объясни, Мисси.
Мисси объяснила. Или — продолжила говорить. Насколько я понял, мне сейчас предоставлялась определенная сумма в счет аванса, могущего служить предметом повторной сделки; сумма последнего значительно уменьшалась в том случае, если бы я попытался разместить книгу где-либо еще, но они оставляли за собою право принять любое предложение от конкурирующего издательства, которому они незамедлительно предъявили бы иск; если книга в законченном виде их не устраивала, но устраивала кого-то другого, то меня обязывали вернуть выплаченные ими деньги, а они возвращали рукопись, в противном случае они ее удерживали, а мне предоставлялось право предъявить иск издательству «Хорниг Ультрасон»; если же я, где бы то ни было, принимал более выгодное предложение, то «Хорниг Ультрасон» предъявляло иск мне.
— По-моему, звучит вполне нормально.
— Стандартная форма, — сказала она. — Все юристы скажут то же. Мое время ограничено. Причина: у меня встреча. До свиданья.
— Мисси? Пока ты не убежала. Можешь сказать мне хоть что-нибудь о… о международном положении? Здесь все так…
— Следующий вопрос.
Передо мной возник образ Мисси Хартер в ее небоскребе: шокированная моим вопросом, она, верно, выглядит такой же чопорной, как ее имя. Но наш разговор, конечно же, записывался на той стороне линии. И потому она, смягчаясь, добавила:
— Положение серьезное. Но мы чувствуем, что мы в надежных руках. Многое зависит от здоровья Веры. Сорок пять секунд. Следующий вопрос.
Здоровье Веры. Они говорят о Вере так, словно Первая леди — единственная леди на свете. Или — Последняя леди.
— Ты говорила о своих сомнениях насчет моего… насчет этой работы. Нельзя ли чуть подробнее?
— Ожидала совсем другого. Так не похоже на тебя. Откуда это взялось?
— Мне и впрямь нужны деньги, Мисси. У меня, как ты знаешь, времени тоже очень мало.
— Да, это я знаю. И постараюсь.
Но деньги вовремя не поступят.
Оттого, что дата финального матча Кита совпала с ее днем рождения (или назначенной ночью смерти), Николь преисполнилась свежей надежды. Она омолодилась. Что ж, я согласен, это умножает силы. Да. Полагаю, что будущее представляется ей очень ярким.
Только вот Кит должен до этого финала дойти. А без своего метательного пальца до финала он не дойдет. В подобных случаях палец отнюдь не сгибают, покуда он не сломается. Нет. Дартсовый палец попросту суют в щель меж дверью и дверной коробкой, а после этого дверь захлопывают. Конец метательному пальцу. О метательный палец, — прощай! Не дойдет Кит до финала и в том случае, если будет в это время сидеть в тюрьме. А ведь Киту именно в тюрьме придется чахнуть (возможно, ковыряя в носу тем самым пальцем, которым он сейчас так рискует), коль скоро он занимается этой суетней с Телониусом. И еще одно препятствие стоит перед ним на пути к финалу. До меня наконец дошло, что Кит не так уж силен в дротиках.
Спору нет, Телониус мне очень даже нравится.
У него немало превосходных качеств: веселость, добродушие, весьма располагающая внешность. И человеческая его сущность проявляется куда как ярко: жизнь так и хлещет из его лица и от тела с беззвучным победительным ревом. Он заботится о себе, этот Телониус, заботится — фанатично, самозабвенно — и о здоровье своем, и о внешности. Позанимавшись боксом на свежем воздухе, он возвращается в гимнастический зал, чтобы до изнеможения упражняться там в поднятии тяжестей. Занимается йогой — и все выходные проводит, стоя на голове. Одной из сторон его стремления к физическому совершенству является то, что он не ест ничего, кроме фруктов: даже стручок бобовых, даже редиска кажутся ему чересчур грубой пищей. Зубы его безупречны, как у какого-нибудь дельфина. Когда он бывает в «Черном Кресте», сигареты и выпивка для него второстепенны, а закуски — мясные пироги, от которых у других слюнки текут, — вообще третьестепенны; они тянутся к нему, но их споры не могут пробиться сквозь окружающую его пурпурную дымку. Он всегда заботился о себе. И теперь, когда он при деньгах, даже самый венценосный младенец не мог бы похвастаться лучшим здоровьем. Конечно, нельзя не признать, что Телониус не лишен недостатков. Один из них — привычка непрестанно нарушать законы. Другой — дурной вкус.
Дурной вкус взрывного, экспонентного толка, нечто вроде антивкуса: в дурном вкусе Телониуса нет и намека на половинчатость, свойственную ему в отношении к насилию. На днях я спросил его, не посещал ли он в молодости Америку (где, возможно, прожил несколько лет на Сорок второй улице или на Голливудском бульваре). Когда Телониус был беден, он выглядел как атлет; ныне же, разбогатев (а превращение это произошло совсем недавно), он стал походить на сутенера. Животное царство может быть совершенно спокойным в отношении диеты Телониуса, однако когда речь заходит об его манере одеваться, фауне остается лишь трепетать от страха. Сутенерские его костюмы, сутенерские шляпы и сутенерские туфли изготовлены из бизонов и черепах, зебр и северных оленей. Среди краденого добра в сутенерском багажнике его сутенерского автомобиля немало других сутенерских одеяний, укутанных в сутенерский полиэтилен. Буквально через день, как только им овладевает сутенерская прихоть, сутенерская его шевелюра меняется, становясь то до крайности завитой, то совершенно распущенной. Его сутенерские пальцы натерты сутенерскими перстнями. Ну так разве же Телониус не походит на сутенера?!
Есть у него и еще один изъян: завышенная оценка своих умений и достоинств. К примеру, он вовсе не искусный преступник. Он очень везучий преступник — до поры до времени. Телониус мчится в тюрьму со скоростью в сто миль в час — и тащит с собою Кита.
В соответствии с логикой моральной ловушки, в которой я нахожусь, мне хотелось бы, чтобы у
