type='note'>[53]. Мне просто нужна пара указателей для следующей главы. Пара стрелок.

— Неужели вы ничего не можете придумать сами? Весь этот буквализм… Это, знаете ли, смерть любви.

— Вам не стоит беспокоиться. Вы не подхватите мою смертельную болезнь.

— С какой это стати мне беспокоиться?

Мы стояли друг против друга, соприкасаясь своими силовыми полями. Я ничего не чувствовал в сердце, но лицо мое стало подрагивать.

— Ну, теперь давайте, — сказал я. — Поцелуйте меня.

Она положила мне на плечи свои запястья. Она пожала плечами. Она спросила:

— А которым из поцелуев?

В алфавитном указателе поцелуев Николь Сикс было множество подзаголовков и подразделов, множество жанров и типов — главы и стихи, перекрестные ссылки, множественные цитаты. Губы ее были широкими и податливо трепетными, язык же — длинным и сильным, заточенным, острым как жало. Этот рот был глубоким источником — глубоким источником лжи и поцелуев. Среди поцелуев, даримых этим ртом, случались мимолетные, безвозвратные, подобные дуновению крыл — или его эху — пролетающей бабочки (а может, и ее призрака, блуждающего в другом измерении). Другие же были тщательными и подробными, как периодонтальные обследования: подвергаемые им избавлялись даже от зубного камня. «Розовый бутон», «Сухое прошение», «Чей угодно», «Лязг резцов», «Отвращение», «Вращающийся дизель», «Омовение рта», «Удаление миндалин», «Леди Макбет», «Купленная кошечка», «Юность», «Молящая», «Индейка», «Растворяющаяся девственница». Названные, как коктейли новой линии или недолговечные марки Китовых духов: «Скандал», «Ярость»… Названные, как куклы и игрушки единственного ребенка в семье, единственной девочки — ее бормотание, ее колдовство.

Один поцелуй был особенно замысловат (он не поддавался описанию — он вообще ничему не поддавался). В нем сочетались две явные противоположности: яростный протест и неумолимая настойчивость. Для этого необходимо было добиться, чтобы партнер, или противник, чувствовал твое отчаянное сопротивление даже и тогда, когда твои и его губы обхватывают друг друга. Нечто среднее между «Молящей» и «Растворяющейся девственницей», поцелуй этот бывал особенно кстати после ссор, или когда требовалось, чтобы мужчина, находящийся рядом, в течение нескольких секунд завелся снова (из безвольной пресыщенности поцелуй этот высекал ошеломляющее возобновление страсти). Именно этим поцелуем она собиралась одарить Гая Клинча. Он, подаваясь к ней, окутает ее всю, охватит, подавляя высотою своего роста. Она будет глядеть на него снизу вверх с восхищенной горестью — горестью не вполне притворной, ибо ей было жаль его за все те муки, что уготованы на его пути. При этом поцелуе ноги твои остаются неподвижными, но создается впечатление, будто ты на цыпочках пятишься назад. В дыхании должна чувствоваться напряженность, в то время как рот, кажется, хотел бы отвернуться и спрятаться, если бы мог. Но — не может! И вот, управляемые невидимым взаимодействием, губы подаются на дюйм ближе… Этот поцелуй назывался «Раненая птица».

В физическом отношении это был один из самых легких ее поцелуев. На другом конце оценочной шкалы находился поцелуй напряженный, атлетический, трудно выполнимый, который она применяла очень редко. Назывался он «Еврейская принцесса», и это непростительно. Николь научилась ему из порнографического фильма, который когда-то давно видела в Барселоне, но все воспоминания, связанные с этим поцелуем, лежали совсем в других, очень далеких областях. Богатый, вульгарный, молодой, решительный, невозможно жадный, с легкостью вызывающий множество оргазмов — расточительный поцелуй, поцелуй невероятного самосожжения. Если в «Раненой птице» язык обозначался одним лишь своим мерцающим отсутствием (опять эта бабочка, попавшаяся в огороженное ширмами пространство), то «Еврейская принцесса» вся являла собою язык — и притом не кончик языка, но его корень, самую его плоть: грубый язык. Язык здесь обихаживал все органы, как мужские, так и женские, включая сердца. Такой поцелуй был скорее оружием, нежели лаской; оружием экспонентного вида (сопоставимым со скоростью света), поскольку он обладал такой мощью, что ее почти негде было использовать. Поцелуй «Еврейская принцесса» был чрезмерен. Примененный в подходящий момент, он заставлял мужчину опускаться на колени с чековой книжкой в руках. Примененный же в момент неподходящий (а Николь определенно доводилось нарываться на такие неподходящие моменты), он в полминуты подводил черту любовной связи: мужчина пятился к двери, глазея на нее оторопелым взглядом и утирая рукавом губы. «Прости меня — не уходи, — сказала она как-то раз. — Я не хотела: это вышло случайно». Без толку. Чтобы исполнить «Еврейскую принцессу», требовалось вытянуть язык во всю длину и обволочь им нижнюю губу еще до начала поцелуя. Таким образом, поцелуй, когда он наступал, исходил как бы из второго рта.

Этот поцелуй назывался «Еврейская принцесса» — что непростительно. Но тогда и сам поцелуй был непростителен. «Еврейская принцесса» была непростительна.