Когда Николь была маленькой девочкой, у нее была подруга-ровесница, которую звали Энола Гей. Энола участвовала во всех интригах и розыгрышах, затеваемых Николь, в ее вспышках раздражения, в ее капризах и голодовках, во всем ее домашнем терроризме. Она обладала той же сноровкой, тем же даром всегдашнего знания о том, как будут разворачиваться события. Энолы в действительности не существовало. Николь ее придумала. Когда пришла юность, Энола уехала и совершила нечто ужасное. После она хранила страшную тайну. Она родила чудовищного ребенка, малыша по имени Малыш.

«Энола, — бывало, шептала во тьме Николь. — Что ты наделала, гадкая девчонка? Энола! Энола Гей…»

Как ни чудовищен был ребенок, благодаря Малышу Энола сияла светом множества солнц. Николь знала, что сама она никогда не породит подобного света. Она была живой, она была божественно яркой; когда она проходила по улицам, ее, казалось, освещал персональный кинематографист. Но это не было тем светом, которым пылала Энола Гей. Тот свет происходил из основной женственной силы: размножения, распространения. Будь у Николь такой свет, сила ее приближалась бы к бесконечности. Но его у нее не было и никогда не будет.

В ее случае свет шел по-иному… Черная дыра, которую так долго лишь предсказывали в теории, теперь, к ликованию Николь, является установленным астрономическим фактом: Сигнус X–I. Это двоичная система: черная дыра обращается вокруг звезды, масса которой в тридцать раз больше массы нашего Солнца. Черная дыра имеет десять солнечных масс, но она не шире Лондона. Она — ничто; она — просто дыра; она выброшена из пространства и времени; она свернулась в свою собственную вселенную. Сама ее природа препятствует тому, чтобы кто-либо мог узнать, что она такое: неприступная, неосвещаемая. Ничто не движется достаточно быстро, чтобы от нее убежать. Для матушки-Земли скорость убегания составляет одиннадцать километров в секунду, для Юпитера — пятьдесят девять километров в секунду, для Солнца — шестьсот двенадцать километров в секунду. Для Сириуса В, первого белого карлика, обнаруженного астрономами, скорость убегания составляет 7 840 километров в секунду. Но для Сигнуса X–I, этого черного лебедя, скорости убегания не существует. Даже свет, распространяющийся со скоростью 300 000 километров в секунду, не может убежать от него. Вот что я такое, обыкновенно шептала она сама себе после секса. Черная дыра. Ничто не может от меня убежать.

Содомия причиняла Николь боль, но не в буквальном смысле; страдала она из-за того, что в ее личном опыте содомия фактически преобладала. Это было единственной вещью, которую она не могла ни понять в себе, ни простить. Насколько распространенным было такое преобладание (и такое вот редкостное унижение, с которым тщишься убедить себя, что ты в этом деле не одинока)? Это ничуть не походило на мастурбацию, которой, как все втайне знают, все втайне занимаются, за исключением сдвинутых фанатиков, страусов и лгунов. Мастурбация представляет собой открытую тайну, пока тебе не исполняется тридцати. После этого она становится тайной закрытой. Даже современная литература по большей части умолкает о ней на этом этапе. Это молчание Николь считала отчасти ответственным за промышленные масштабы современной порнографии — той формы порнографии, в которой мастурбация является единственным сюжетом. Каждый мастурбирует на протяжении всей своей жизни. Литература же в целом снимает с себя ответственность за эту правду. Следовательно, с этим приходится управляться порнографии. Не изящно и не успокоительно. Лишь насколько это в ее силах.

Когда же дело касается содомии… Инстинкт возвещает нам, что никто другой этим не занимается, но и здесь можно питать подозрения. Николь помнила, как вспыхнула от удовольствия, когда прочла о том, что в семидесяти пяти процентах исков о разводах, подаваемых женщинами, причиною выступает содомия, подаваемая под тем или иным псевдонимом, начиная от физической жестокости и кончая необоснованными требованиями. Насколько необоснованно подобное требование? Насколько оно жестоко? Что значат все эти слова, если женщина того хочет? Соблазнительная область, расположенная столь близко к своей лучшей сестре… Но ведь о чем бы ни шла речь (о подмышечной ли впадине, о подколенной ли ямочке), у всего имеются свои привлекательные стороны. Если уж не пренебрегать точностью, то следует взглянуть и на рот. Рот находится довольно-таки далеко от сексуального, так сказать, средоточия. Однако же и рот сполна получает свое.

Литература — да, она говорила о содомии, причем все больше и больше. Для Николь Сикс это было огромным утешением. Что ж, если бы она могла счесть это лейтмотивом двадцатого века… Как Кит Талант был бы горд представлять свою страну в блузе, украшенной цветами Англии, так и Николь, в поясе с подвязками, чулках и с браслетом на лодыжке, была бы совершенно готова представлять свое столетие. Все началось, полагала она, с Джойса, которого содомия явно занимала: темная ностальгия. Занимала она и Лоуренса: земля, кровь, желание (да, и усиливающаяся деградация). Беккета тоже она привлекала: здесь царствовало ничем не осложненное стремление зеленого юнца (так решила Николь) причинять женщинам страдания, а предпочтительнее всего — повреждать, травмировать женские органы. Что до американцев, то содомия, казалось, занимала их всех поголовно: для Джона Апдайка она, по большей части, представляла собой еще одну вещь, на которую способны человеческие существа, а все человеческое интересовало Апдайка; от Нормана Мейлера нельзя было ожидать более или менее обстоятельных разъяснений по этому поводу (для него содомия была лишь способом убить время перед куда большим насилием); Филип Рот (по-видимому, с фарсовой иронией, с иронией фарса, имеющего быть в спальне) именует ее «анальной любовью». С другой стороны, В. С. Нэйпол, который весьма ею интересуется, говорит о «сексуальной черной мессе». Ну да, именно что черной. А черная дыра — это масса, чистая масса, масса бесконечная.

Нет, не все занимались анальным сексом. Но Николь занималась. В определенный момент (и она всякий раз давала себе слово, что этого не будет, всякий раз зная, что будет) Николь склонялась к тому, чтобы перенаправить толчки своего партнера ниже, в другую точку двоичной системы… У нее было обыкновение подготавливать себя к этому с помощью безымянного пальца левой руки. Того самого, на котором носят обручальное кольцо. Пугающей была та грубость, с которой являл здесь себя символизм: безымянный палец, предназначенный для обручального кольца, искал совсем другое кольцо в том месте, откуда не появляются дети. Только в этих случаях утрачивала она самообладание. Не во время непосредственно содомии (разумеется, нет!), но после нее, позже, проливая безмолвные слезы уныния. Сколько раз плакала она из-за этого? Сколько раз лились слезы? Какое расстояние в год пробегали они, стекая по ее щекам?

Особо удручало ее и приводило в ярость то, что она отрекалась от власти, столь вожделенной, капитулировала так близко от цели. А ведь только ради власти она в это и ввязывалась. У Николь был огромный вкус к жизни, но она из принципа была неразборчива в связях — это было знаком эмансипации, духовной свободы, свободы от мужчин. Она полагала себя избавленной от похоти и гордилась бесстрастным своим великолепием в постели. Но за этим следовало еле уловимое переустройство, и тогда уже раздавался ее жалкий шепот… И это каким-то образом все отравляло. Опять- таки, не буквально. Хотя Николь любила делать то, чего не делает никто другой, хотя ей нравилось подвергаться опасности, ее ничуть не привлекал такой вид опасности, опасности вандальской и безобразной. Николь была неразборчивой в связях, но ее любовники таковыми не были (обычно вместо этого у них имелись жены); а ее гинеколог уверил ее однажды вечером, когда у нее еще было время на столь отвлеченные материи, что содомия вполне безопасна, если занимаешься ею в последнюю очередь, после всего остального. Что ж, когда же еще и заниматься этим — когда же еще заниматься этим последним делом? Это дело само по себе было последним. В нем всегда крылись семена разрыва. И Николь это обстоятельство некоторым образом успокаивало: быть может, это просто ее стратегия, позволяющая отвести от себя любовь, направив ее по иному руслу.

Второе и последнее утешение лежало в области артистической. По крайней мере, содомия хорошо сочеталась с еще большим ее горем; по крайней мере, она способна была усугубить его. У большинства типов имеются свои соответствия. Скажем, болтам соответствуют гайки. Для любого мужика отыщется баба — и наоборот. У каждого профессионала есть поле для приложения сил; любящие гневаться находят тех, на кого могут излить свой гнев; то же касается и тех, кому природой назначено переносить нелюдимость,