складывалось и Августа оставалась дома, в такие вечера она поначалу казалась еще более величественной и неприступной.
Потом она напивалась, без умолку болтала и безудержно смеялась собственным шуткам. Джейми позволял себе вволю над ней поглумиться, если чувствовал, что это безопасно.
— Отлюбили и забыли нашу Августу, ай? Поматросили и бросили? Чую, завтра кто-то получит по шее. У-ух! С нею не шути.
Такие шуточки вызывали у Августы смех. Но по утрам, в моменты расцвета ее августейшей надменности, Джейми помалкивал. К примеру, он и слова не сказал в тот день, когда у нее появился синяк под глазом и было слышно, как отчаянно ее тошнит в ванной. Да и никто ей ничего не сказал, ведь она была так благородна и неприступна…
Мэри лежала в кровати в своей маленькой комнатке в конце коридора, отбиваясь от назойливых мыслей, которые всегда приходили к ней в эти часы. А Джейми в чем-то прав: Августа и Джози и впрямь как мужчины. У них есть власть внушать страх и трепет. Они — устрашают. Устрашение!.. До чего же обидно, что женщины, пытаясь сохранить свою внутреннюю силу и независимость от мужчин, просто бездарно имитируют мужские проявления силы. Неужели нет другого способа оставаться сильными — какого - нибудь женского способа? Мэри не сомневалась, что таковой должен быть. А может, его и нет — еще или уже. Может, женщинам не дано быть сильными и женственными одновременно. Может, на это им никогда не хватит сил.
Мертвенно-бледный Алан — где-то он сейчас? У него никогда, никогда не было власти внушать хоть кому-нибудь страх. Где он, на небесах или в преисподней? Если он попал на небо, то сейчас, наверное, ныряет в окутанный туманом бассейн — только теперь его прыжки исполнены совершенства, его тело гибко и натянуто, как струна. А может, он всего лишь посиживает целыми днями на облачке, накручивая на палец свои прекрасные густые локоны. Если ж его отправили в ад, для Алана тот должен быть очень скромным и непритязательным, с искусственным пламенем, как в поблескивающем камине семейства Ботэм. В аду Алана царит неизбывная тишина и ничего не происходит. Но скорее всего, Алан попросту остановился. Насовсем. Его жизнь вычеркнули из списка, ее отменили. Мэри боялась, что последнее больше всего похоже на правду. Она не верила в жизнь после
смерти. Зато она верила в смерть.
у которых много денег, так ведь? Ну конечно, только так. Будь я женщиной, я бы тоже обожал богатеньких. С чего бы это, как вы думаете, мужики разбазаривают свою жизнь на всякую дребедень, лишь бы загрести денег побольше? Раньше они боролись за женщин с помощью дубин, клыков и кулаков. Теперь обходятся деньгами. По мне, так прогресс налицо.
Учтите, Джейми сам этих денег не заработал. Они ему просто достались. Они лежали и тихонько его поджидали. Богатые тоже плачут — в своем мире, где нет нужды. Жизнь там течет слишком, слишком медленно и тягуче, и их мучают свои страхи, совершенно особые. Мир их устраивает, но им все равно страшно. Мэри придется быть в этом мире начеку. Беда в нем норовит подкрасться совсем с другой стороны.
Приходилось ли тебе жить рядом с кем-нибудь, кто был бы тебе позарез нужен, а ты ему нет? Никогда, никогда не впутывайся в такие истории. Выбирайся из таких мест поскорее. Не оставайся в одном доме с человеком, который тебе нужен, а ты ему — нет. Беги побыстрее и не оглядывайся. Это все, что я могу сказать. И это все, что ты можешь сделать.
Как-то утром, лежа в постели, Мэри вспомнила, как однажды в детстве сидела на бетонированной игровой площадке во дворе школы и плакала, плакала горько и безудержно. И никто не пытался ее утешить.
Ее исключили из общего круга — ее не взяли играть. Все думали, что, когда игра закончится, она успокоится и перестанет плакать. Она тоже так думала. Но этого не случилось. Слезы, душащие и разрывающие ее изнутри, — они не уходили, нет, и ей было больно, невыносимо больно. Она сидела за партой, спрятав лицо в ладони, и ее тело сотрясали рыдания. Учительница была внимательной. Она отвела ее в уголок и поставила на стул у открытого окна, чтобы Мэри смогла продышаться. Однако нестерпимая боль не ушла. Еще очень долго стояла она, всматриваясь в суету дня и прислушиваясь к себе, не меньше других изумленная глубиной и силой своего горя.
…Мэри сидела голая на краю кровати. Она снова плакала. Ну все, хватит, думала она. Я больше не могу оставаться одна. Дело было не просто в Джейми — она знала, что именно не в порядке у Джейми. Но только он мог прервать это мучительное ощущение незавершенности, дать выход этому неистовому, пронзительному стремлению к цельности. Всем нам нужен кто-то, чтобы почувствовать себя половинкой целого.
Глава 19 Парный аналог
Джейми бездельничал. Джейми ни черта не делал и вообще ничем не занимался. Бесспорно, раньше он ходил на работу, например к Майклу Шейну, но…
— Но в гробу я все это видел! — говорил он неумолимым тоном, — Да на хер оно мне сдалось! Кому это надо? Мне — не надо.
Джейми просто целыми днями читал. Иногда Мэри заглядывала в книги, которые он забросил или уже прочел. Обычно это были американские книги, в основном про преуспевших выходцев из бедных семей. Вскоре Мэри обнаружила, что многое из того, что говорит Джейми, — фразы, целые абзацы, веские замечания, — как и многое в его изысканных манерах и выпендрежном внешнем облике, на самом деле украдено им из книг, которые он читал. Хорошо ли брать чужие слова и не класть их на место? Мэри решила, что в этом нет ничего страшного, по крайней мере в этой квартире. По всей видимости, книжки были не в обиде, к тому же тут вообще можно было делать что угодно.
Мэри тоже читала, но от книг ей не было никакого проку. Она заметила, что ищет в них только ответы и подсказки. «Ничто не вселяет большего уныния, чем общество нежеланной женщины», — прочла она где-то. Она старалась ни в кого не вселять уныние. Но была ли она нежеланна? Как проверить? В другом месте вычитала: «Наедине с собой женщина почти всегда думает о любви»… Но мужчины-то не такие! Впрочем, и женщины тоже не такие, то есть уже не такие. Еще она нашла несколько толстых книг, на бумажных обложках которых изображались девушки, похожие на Августу, а в заголовках всегда встречалось слово «любовь». Мэри прочла их все. В этих книжках женщины, желая заполучить мужчину, просто снимали с себя всю одежду и говорили что-нибудь вроде «Возьми меня» или «Сделай это» (однажды ей попалось и нечто экстраординарное: «Наполни меня своими детками»). Нет, Мэри вряд ли способна обратиться к Джейми с подобной просьбой. «Джейми! Не наполнишь ли меня своими детками?» Нет, Мэри не могла себе такого представить. Вдобавок эти дамы были очень непросто одеты: на них был кружевной, сведенный к минимуму черный наряд, неизменно достигающий искомого эффекта: он врал, как надо, мужчинам, которые вели себя почти так же, как Джейми. А порой девицы эти просто выступали в элегантных шубках, под которыми совершенно ничего не было. И тогда эти самые мужчины трахали этих самых девиц, в довершение всего награждая их парой-тройкой крепких оплеух. Мэри нужно было совсем другое. Хотя, судя по всему, этим мужчинам и женщинам все те грубоватые и откровенные штуки, которые они проделывали друг с другом, доставляли несказанное удовольствие. Однако все мужчины обязательно оказывались гонщиками, деловыми магнатами, гангстерами или кинозвездами. А Джейми не такой. Так какой же он? Может, он голубой, как Гэвин? Мэри так не думала.
И вдруг она поняла: книги рассказывали о реальном мире, о мире власти, тоски и жгучих желаний — о мире страстей. Просто эти книги были откровеннее других. Но все они прислуживали и потакали продажному настоящему. А как ей казалось раньше? Раньше она думала, что книжки описывают воображаемый мир, в котором нет ничего совершенного, но все стремится к совершенству и таит возможность нравственной гармонии. Значит, она ошибалась. Она презрительно оглядела книжные полки. В книгах не было особых секретов. Они оказались ничем не лучше всего остального.
