К этому времени во рту у меня деловито булькали уже три каких-то приспособления.
— Полегче там, — с трудом выговорил я.
— Неприятные ощущения есть?
— Боль, что ли? Еще какая! Потому я и здесь.
— Так оно и должно... О, гляди-ка, подвижность!
Прозвучало это поощрительно, словно речь шла о социальной подвижности, о подъеме по иерархической лестнице.
— Шатается, что ли? — хрипло пробулькал я.
— Надо проверить, живой ли он, — сказал Роджер и потянулся за суставчатым никелированным щупальцем бормашины. — Чувствуете что-нибудь?
— Что именно?
— Давление.
— На зуб? Нет.
— Неудобство?.. Жизнеспособность минимальная, — пробормотал он.
Я так и подскочил и закашлялся, выплюнув все скобы и форсунки.
— Ты это о чем, а? Слушай, говори по-человечески. Он шатается, мертвый и скоро совсем выпадет. Да? Нет?
— Удалением я не занимаюсь, — поджав губы, произнес Роджер. — Обратитесь к миссис Макгилкрист.
— Тогда просто почисть, — сказал я.
Роджер вставил на место железяки, которые я выплюнул, и, увлекшись тонкой настройкой, замурлыкал какой-то мотивчик. Его клювастые инструменты хищно позвякивали, хищно и болезненно. Да уж, нелегкую я ему задал задачку, со своим северо-западным квадратом.
Наконец он удовлетворенно хмыкнул и кончиками пальцев изящно извлек у меня изо рта все свои приспособления,
— Десна травмирована формой корня, — задумчиво проговорил он. — Сполосните.
— Травмирована? — Я отхлебнул пузыристой жидкости и выплюнул порозовевшую струю. — Это как?
— Ну, корень имеет очень необычную форму.
— И десне это не нравится? У нее по этому поводу травма?
— Но зуб еще живой, — сказал Роджер.
В приемной, жаркой, как парник, я забрал свою куртку. В углу сидели двое, расплывчатые и самодостаточные, как любые призраки в любой приемной. Я расплатился в окошечке регистратуры, чем отвлек регистраторшу от вязанья, — пятнадцать фунтов наличными плюс видеокассета. Никакого чека. Теневая экономика. С Селиной у нас тоже сплошная теневая экономика. Учетных книг мы не ведем, и вообще никакой писанины, ни единого письма, ни одной строчки. Ни джентльменского соглашения, ни даже крепкого рукопожатия. Но мы и так все понимаем.
— Селина, — обратился я к ней через два дня после возвращения, — по пути в аэропорт Алек сказал мне странную вещь.
— Что? — спросила она, снимая куртку, и явно замялась, — Ты меня даже не поцелуешь?
— Он сказал, что ты спишь с кем-то еще, часто и помногу, — сказал я, отхлебнул из стакана и закурил очередную сигарету.
— Он английский аристократ, — сосредоточенно произнесла Селина. — На Уолл-Стрит он удвоил семейное состояние. Он присылает за мной своих слуг...
— Да нет, я серьезно. Без дураков. Он сказал, что у тебя есть кто-то на стороне. Кто-то, кого я знаю.
— И ты, дурачок, поверил? Не слушай ты его. Кстати, однажды он ко мне приставал.
— В натуре? Вот сукин сын.
— Он поцеловал меня в грудь. Потом взял за руку и прижал к своему члену. Потом...
— Господи Боже. И где вы при этом были? В койке, что ли?
— Здесь, на кухне. Он заходил, когда тебя не было.
Я плеснул себе в стакан еще и спокойно сказал:
— Селина, к тебе все пристают. Даже официанты в ресторанах. Каждый встречный-поперечный.
Она зажмурилась и рассмеялась, но сразу посерьезнела.
— Он же, кажется, твой друг.
— Все мои друзья тоже пристают к тебе.
— У тебя же нет друзей.
— Терри приставал к тебе. И Кейт. Даже папочка — это вообще почти инцест.
— Не слушай ты его. Разве не знаешь, как Алек тебе завидует? Он хочет убить нашу любовь.
Эта идея поразила меня своей новизной, во всех смыслах. Скручивая пробку со второй бутылки скотча, я вдруг подумал: «Чего-то еще явно не хватает. Но чего?» Сказал же я только:
— Ты серьезно так думаешь?
— Осторожно, льется же. Не налегал бы так, а? Еще и шести нет. Ты, кстати, получил те бумаги из банка? Сколько ты тут уже пьешь?
— Какие еще бумаги?
— Сам знаешь, какие бумаги. Мне нужна самостоятельность, хоть немного.
— Конечно, конечно.
— Мне уже двадцать восемь.
— Двадцать восемь? Никогда бы не дал.
— Спасибо, милый. По-моему, ничего такого особенного я не требую. Грегори вот выплачивает Дебби какое-то содержание. Почему ты так боишься этого? По мелочам ты не скупишься, согласна. Но как только доходит...
— Конечно, конечно.
Вся беда в том, что Селина для меня слишком умна. Я попытался сменить тему. Я уже усвоил, что сменить с ней тему можно единственным способом — отправиться в «Бутчерз-армз». Как вообще можно сменить тему, если тема всего одна? Разве что прибегнуть к насилию. Это поможет — на какое-то время. Однако, разумеется, насилие больше не вариант. Я об этом даже не думал — так, разве что секунду-другую. Самоусовершенствование, которым я тут решил подзаняться, — это абсолютно серьезно. Самодисциплина. Более цивилизованное существование.
Так что я встал с дивана, велел ей заткнуться и отправился в «Бутчерз-армз».
Щупая несчастный зуб языком и крутя шеей в поисках такси, я курсирую вдоль стоматологического пояса, минуя штукатурку и лепнину пульпитных улиц и кариозных площадей, минуя ограждения, тисненые крылечки, дорогие клиники, арабов под местным наркозом, осоловевших страдальцев зубами в лучшем парадно-выходном наряде, их женщин в мехах и гарлемском лаке, их расфуфыренных детишек, мрачных, как туча или, наоборот, радости полные штаны, — через рассекаемые автобусами трущобы Оксфорд-стрит и в Сохо, где что ни шаг, то общепит, секс или кино, по сужающимся улочкам, которые в конце концов привели меня к стеклянному заповеднику «Карбюртон, Лайнекс и Сам».
По мне, так «Карбюртон, Лайнекс и Сам» — это тоже своего рода приемная. Но какое место! Видели бы вы, как много мы друг другу платим, как мало работаем, и насколько тупы и бездарны многие из нас. Видели бы вы разбросанные там заявления об издержках и авиабилеты, видели бы наших секретарш. Когда мы учредили «К. Л. и С.» пять лет назад, это был настоящий прорыв. Да и до сих пор. Множество контор пытались сделать то же самое, но ничего у них не вышло. «К. Л. и С.» — это рекламное агентство, производящее собственные телеролики. Звучит раз плюнуть, верно? Попробуйте, попробуйте. Ключевой фигурой был ваш покорный слуга, с его скандальной телерекламой курева, бухла и порножурналов. Помните, какой хипеж был жарким летом семьдесят шестого? Мои нигилистские ролики огребли кучу призов и судебных повесток. Тот, который рекламировал порножурнал, вообще ни разу не показывали — только в суде. Вся эта шумиха и придала нам веса, обеспечила трескучий старт, позволила уйти в отрыв — вперед и с песней. Наш финансовый гений Найджел Троттс, засевший в подвале со своей секретаршей, ксероксом и
