соку, поделать массаж спины. Потом все происходит по новой. В то место в Германии он ехать не хочет. — Она описывает место в Германии: кровати с привязными ремнями, мужчины-санитары в майках. — Мы сексом уже больше года не занимались.
Интерес Кита делается острым.
— Так как же ты выходишь из положения? — спрашивает он ее. — В смысле, ты ведь темпераментная молодая девушка.
— Я полагалась на Проберта, — объясняет она (Проберт — младший брат Хью). — По этому поводу я к тебе и пришла.
Он закуривает. Она придает лицу выражение долгого страдания.
— А теперь Проберт взял и испортил одну из лланголленских доярок, она залетела. А он религиозный. Так что вот так.
— А ты по-прежнему религиозна?
— Больше, чем когда-либо. На самом деле, Рим начинает мне надоедать. Так мало от тебя требует. Мне нужно что-нибудь более серьезное.
— А ты никогда не думала переключиться на Проберта?
— Господи помилуй, нет, конечно. У них так устроено, что все достанется Хью. Проберт живет в замке, но сам он вроде работника на ферме. Мешки с навозом повсюду тягает. Спасает овец.
— Прости меня, но известно ли Хью о том, что ты трахаешься с его братом? — Она качает головой в сторону, и Киту внезапно становится ясно, как страстно он не желает, чтобы Глория трахалась с
— Да. Так что тут для тебя открывается своего рода тропинка. Это будет временно. Ты завтра вечером, от шести тридцати до восьми, свободен? Приходи ко мне в гости. Примроуз-хилл.
— Приду, — говорит он, когда она поднимается, чтобы уйти. — Что это значит — к тебе в гости?
Он надеется, это значит просто роман, без походов по ресторанам. Она отвечает:
— Придешь, — увидишь, что это значит — ко мне в гости.
Вайолет была по-прежнему религиозна. Но с молодыми мастерами она больше не связывалась. Чтобы завоевать расположение Вайолет — по крайней мере, так какое-то время казалось, — надо было быть молодым человеком лет двадцати с чем-то, с выглядывающей из штанов задницей, с творилом в одной руке и кельмой в другой. Но с молодыми мастерами Вайолет больше не связывалась. Она связывалась со старыми мастерами. Последнему из мастеров, Биллу, было шестьдесят два.
Николас утверждал, что мастера — не обычные жулики, халтурщики и все прочее. Он говорил, что от мастера один шаг до опасного преступника или несостоявшегося психопата. Они посвящают свою жизнь тому, что мучают неодушевленные предметы: грохот, бряцание, стоны, скрежет. Киту с Николасом не стоило и говорить, что Вайолет скоро сама все это узнает.
В доме на Примроуз-хилл она встречает его в черном атласном халате и золотых сандалиях на каблуке рюмочкой и тут же ведет в спальню. А через спальню — в ванную.
— Сядь на тот стул. В ведерке есть вино, если хочешь. — Она разворачивает свой облегающий наряд на талии. — Вот что это значит — ко мне в гости.
И вот она снова перед ним, семь лет спустя, эластичная добротность Глории Бьютимэн. Она занимается своими грудями, секунду стоит неподвижно, как изваяние. Глаза Кита, как ожидалось, совершают осмотр, но затем останавливаются на овальной выпуклости, на существе или духе — том, что жил в самом ее нутре, — и он едва сдерживается, чтобы не поискать взглядом скрепку в середине его неподвижного блеска.
— Ты стала более мускулистая.
— Да? — Она вступает в наполненную ванну и со стоном откидывается. — Мне нужна твоя помощь. Скоро костюмированный бал в Мэншен-хаус, приходить надо одетым каким-нибудь шекспировским персонажем. А ты как раз тот человек, которого можно пригласить.
Он произносит забасившим голосом:
— Я тот человек. Ну ладно. — Первым именем, что приходит ему в голову, почему-то оказывается Гермиона — обиженная Гермиона. — Из «Зимней сказки». Она провела шестнадцать лет в часовне, статуей.
— А еще какие-нибудь религиозные есть?
Под аккомпанемент негромкого омывания и плескания, пока Глория подносит маленькие пригоршни воды к плечам, к горлу, он говорит:
— Офелия. Вообще-то она не религиозна. Но поговаривают о том, что ей надо в монастырь.
— Красивое имя. Но я, кажется, это видела — разве она не сходит с ума?
— В конце она топится. «Над речкой ива свесила седую листву в поток»[112]… Извини.
— Ничего. Продолжай.
— «Сюда она пришла гирлянды плесть из лютика, крапивы…» — Нет, Глория не замирает, не замолкает. Ее плескания и омывания делаются громче («И, как была, с копной цветных трофеев, она в поток обрушилась»), а потом раздается шум стремительно падающей воды — она встает («Сперва ее держало платье, раздуваясь, и, как русалку, поверху несло»), а после орудует шипящим змеем-душем («Но долго это длиться не могло»), окуная колени и разводя пошире угол, образованный бедрами.
— «И вымокшее платье потащило ее от песен старины на дно, в муть смерти».
— Ненавижу сумасшедших. А ты?.. Не считая «Быть или не быть», я знаю только одну строчку из Шекспира. «Черна я от щипков любовных солнца»[113].
— Клеопатра. Можешь ей быть. Ты достаточно темная.
— Я
— Ладно. Можешь быть Виолой или Розалиндой и переодеться мальчиком. Она притворяется мальчиком. Выдает себя за мальчика. Надень шпагу.
— А вот это блестящая мысль. — Повернувшись к нему спиной, она в авокадовом освещении тянется за белым купальным халатом. — Мальчик из меня вышел бы очень хороший.
Вторая половина похода в гости к Глории состояла в стриптизе наоборот, продолжавшемся почти час. Но у него не было чувства, будто его дразнят. Она показывала ему разные штуки: вот так они моются, вот так они одеваются. Были в этом и моменты, близкие к невинности: он вспомнил, как чувствовал себя десятилетним мальчиком, читая Вайолет номера «Банти».
— На этот раз вышло в целом нежестко, — сказала она, показав свои голубовато-белые зубы. — Но все равно это черная месса. Мы делаем все наоборот.
Идя по Примроуз-хилл и через Риджентс-парк, Кит думал об Индии, о Болливуде, где фильмы на религиозные темы назывались теологическими. Возможно, это и есть тот жанр, в который он вошел. Порнотеологический фарс.
Август.
Кит входит в свой кабинет и велит секретарше набрать номер.
— Я только что вылез из постели, в которой находилась Глория Бьютимэн, — говорит он.
— Кит, дорогой мой малыш!
— Теперь я расскажу тебе
— Разве ты не всегда так поступаешь?
— Я не особенно распространяюсь о своих неудачах. Например, о том факте, что не могу кончить с Алексис.
— О. Значит, это не так, как с Айрис.
— Нет, не так, как с Айрис. С Алексис я могу приступить, но не могу завершить. А с Глорией у меня стоит совершенно по-другому. Другой порядок величины. Как вешалка для полотенец. Короче. Мне нужно рассказать тебе все про Глорию. Чтобы и дальше так держать.
