потом Дервент водили его обедать и говорили о том, как печально для них потерять человека «столь исключительно одаренного» — то есть человека столь умелого в этом деле — толкать всякие неважности. «В „Лит. приложении“ зарплата такая же», — сказал он, чтобы что-то сказать. «Поверь мне, — сказал Дервент, а за ним Дигби, — долго так продолжаться не будет». В этом была доля истины. Теперь у Кита была ссуда на внушительных размеров квартирку в Ноттинг-хилле, ездил он на немецкой машине, одет был — тем вечером — в шарф и пальто черного кашемира.
Наихудшей частью этого перехода был разговор с Николасом. О нет, больше проходить через такое Кит не станет. Проблема отчасти состояла в том, что он не мог в точности объяснить Николасу
Появились девушки. Какая-нибудь девушка была почти всегда. Коллеги: практикантка, специалист по исследованиям рынка, машинистка, младший бухгалтер… Этим он оставался обязан Глории, изобразившей его (или его рот) в канун Рождества 73-го — клюв вернулся. Теперь клюва снова не стало. Он постепенно всплывал на поверхность из королевства «пугал», превращаясь в низшее «может быть», однако «может быть», оснащенное терпением, смирением и деньгами.
Ларкинленд он покинул. Порой он чувствовал себя словно ошалевший от счастья беженец. Он искал пристанища и нашел его. Длительный это был процесс, отъезд из Ларкинленда (он раздал много взяток). Месяцы в лагере для перемещенных лиц на границе, враждебные допросы и медосмотры; его документы и визу рассматривали, нахмурившись, много часов. Он прошел в ворота под вышкой охраны, прожекторами и колючей проволокой. Собак было слышно до сих пор. Кто-то засвистел в свисток, и он обернулся. Зашагал дальше. Вышел.
Его целомудренные ночи с Лили переросли в выходные — не то чтобы распутные, но и не монашеские — в Брайтоне, Париже, Амстердаме.
Проходя по Мэйферу и дальше, через безмашинную Пиккадилли и мимо «Ритца», к Сент-Джеймсу, помахивая парой мягких кожаных перчаток в правой руке (стоит начало октября), он обнаруживает, что искренне ждет встречи с младшей сестрой. Он — скорее в сердце, нежели в себе самом — все это время соблюдал отмеренную, геометрическую дистанцию, в отличие от своего брата, который вообще привез Вайолет жить к себе, в двухкомнатную квартирку в Паддингтоне, на три жутких месяца в 1973-м.
— Каждое утро — рычаг, — говорил Николас.
Иными словами, первое, что приходилось делать каждый день, — это вытаскивать ее из-под мастера/сантехника/охранника/карманника (или — последняя стадия — таксиста), приведенного ею домой прошлой ночью. Вайолет как будто начинала отходить от пролетариата и двигалась в сторону деклассированных (или, как их некогда называли, остаточных) элементов. Потом, в начале лета, которое только что закончилось, она сделалась вся цвета английской горчицы (желтуха). За госпитализацией последовало дорогостоящее выздоровление в «Пасторстве», доме отдыха для просушки в Кенте; заплатил за это Кит. Вдобавок Кит платил за всех психоаналитиков и психотерапевтов (пока Вайолет не стукнула кулаком по столу и не сказала, что это потеря времени). Он постоянно давал Вайолет деньги. Делал он это искренне. На то, чтобы выписать чек, уходило всего несколько секунд, и это ничем не грозило.
Он ездил навестить ее в сентябре: поезд, поля, неподвижные коровы, словно кусочки головоломки, ждущей, когда ее соберут, усадьба с зелеными коньками крыш, Вайолет в столовой, играющая в виселицу с товарищем по выздоровлению, прогулка по парку под тревожащей синевой, во время которой она взяла его за руку, как, разумеется, у них заведено было в детстве… Если минимальную внешнюю привлекательность Кита полностью стерли голодные времена (годы нехватки), то красота Вайолет полностью восстановилась: нос, рот, подбородок, плавно стирающиеся, переходя друг в дружку. Шли даже разговоры о возможном браке — с человеком вдвое ее старше (сорок три года), поклоннике, защитнике, спасителе.
Сегодня вечером их ждали фруктовые коктейли, представление (она обожала представления, а у него были хорошие билеты на «Друга детства»), затем ужин в «Трейдер-вик».
И вот Кит заходит в «Хартум», толкая тонированную стеклянную дверь. Вечер их — как событие знакомое и внятное — будет длиться одну-единственную минуту. А одна-единственная минута — куда это годится. Впрочем, неверно, нечестно — совершенно прекрасны начальные три секунды, когда он замечает ее мягкую светловолосую фигуру (одетый в белое профиль) на высоком стуле у идущей по кругу стальной стойки.
Что происходит с ее лицом? Что происходит с его жилами и сухожилиями? Тут он видит, что она, оказывается, занята более или менее узнаваемой человеческой деятельностью. Первое слово, что приходит ему в голову, — это прилагательное: бесталанная. Второе служит для усиления — фантастически. Ибо то, чего достигает — или ей кажется, что достигает, — Вайолет, есть следующее: сексуальное околдовывание бармена.
Тот, со своим хвостом, в своей черной футболке без рукавов, со своими уродливыми мышцами, то и дело поворачивается на нее взглянуть — не с ответным вниманием, а с недоверием. Чтобы посмотреть, не закончила ли она. А она не закончила, она по-прежнему этим занимается, по-прежнему прикрывает глаза, и щерится, и ухмыляется, и облизывает губы. Кит делает шаг вперед:
— Вайолет.
— Привет, Ки. — С этими словами она соскальзывает со стула.
— Ох, Ви!
Подобно шарику желтка и белка, высвобожденному из скорлупы, Вайолет моментально падает и лежит, образуя круговую лужицу: яичный белок уже размазан по сковородке, а в середине — ее желтая голова. Спустя пять минут, когда ему наконец удалось усадить ее в кожаное кресло, она говорит:
— Домой. Домой.
Кит идет звонить Николасу, который дает ему три разных, находящихся на большом расстоянии друг от друга адреса. Расплачиваясь по счету («А вы точно не ошиблись?»), он замечает, что кожаное кресло пусто. Бармен показывает пальцем. Кит рывком распахивает стеклянную дверь, и Вайолет оказывается у него под ногами, на четвереньках, с уткнутой вниз головой; ее бурно и шумно тошнит.
Вскоре после этого они едут в одном такси за другим, направляются на Колд-блоу-лейн на Айл-оф- догс, направляются на Майл-энд-роуд, направляются на Орпингтон-авеню, N19[106]. Ей страшно необходимо к себе в кровать, ей страшно необходимо к соседке по квартире, Веронике. Но, прежде чем попасть туда, ей нужен ключ, им нужно найти ключ.
Счет за выпивку в «Хартуме» — сумма была из тех, что он мог уплатить после двух часов с Николасом или даже с Кенриком. «А вы точно не ошиблись?» Бармен расширил глаза (а после показал пальцем). Вайолет выпила семь мартини за неполные полчаса.
Ложась в постель в своей милой квартирке, он отвел в сторону ирландские волосы Айрис (похожие на густой джем) сзади на шее — чтобы можно было приложиться щекой к ее ржавому пушку.
Если не считать Вайолет (тени Вайолет в его сознании), был ли он счастлив? Ему хотелось сказать да. Но два его сердца, верхнее (закрепленное или находящееся в стабильном состоянии) и нижнее (растяжимое — по крайней мере, так предполагалось), не были сбалансированы. Эрос его сделался предательским. То был, прискорбно сказать, вопрос
Сколько цветов: ирисы, анютины глазки, лилии, фиалки[107]. И
