наглость — это поразительно. Тебе не кажется?
— Ты заставляешь меня взглянуть на это по-новому. Ты часто заставляешь меня смотреть на вещи по-новому.
— Господи Иисусе. Всеблагий и милосердный. Он добавку берет.
Кит допил бокал шампанского и сказал:
— Послушай, Глория, тебе обязательно надо попробовать капельку вот этого. Потом можно будет пойти вон в ту комнату.
— Да. Да, ты на верном пути. Ты на верном пути к тому, чтобы стать всесторонне отталкивающим молодчиком. И эти твои шипучие новые глаза.
— Ты тайный агент ЦРУ или КГБ?
— Нет.
— Ты тайный инопланетянин?
— Нет.
— Ты тайный мальчик?
— Нет. Я тайный петушок… В будущем все девушки будут как я. Я просто опережаю время.
— Каждая девушка будет петушком?
— О нет. Это дано очень немногим — быть петушком, — ответила она. — А теперь заткнись и ешь свое мясо.
— Кабинка для переодевания, — сказал он.
— Заткнись и ешь свое мясо.
Позже, за кофе, он обратился к ней:
— Это был лучший из подарков, какие я когда-либо получал на день рождения. — Проговорив минут пять, он закончил: — Это было незабываемо прекрасно. Спасибо тебе.
— А, наконец-то хоть намек на благодарность… Кабинка для переодевания, говоришь? М-м. Надо, чтобы дождь пошел.
Множество вещей, которыми страдала Додо (Додо представляла собой хороший пример), вряд ли включало в себя нарциссизм, размышлял Кит, сидя у женского фонтана с «Pansies» на коленях. За всю свою сознательную жизнь Лоуренс ни разу не вздохнул без боли, его легкие задушили его насмерть в возрасте сорока четырех лет (последние слова: «Смотрите, это
Некогда Лоуренс был красив. Некогда Лоуренс был молод. Но скольким из нас дана способность стоять нагишом перед зеркалом и говорить пылко:
Теперь Лили спрашивала, можно ли ей снять форму (к тому же ей пришелся не по душе свет, в полную силу горевший над головой). Форма — платье французской горничной — во многих отношениях оказалась хорошей идеей. Однако в чем-то она оставляла желать лучшего. В чем? Вот в чем. В новом мире не важно было, любит ли Лили Кита Ниринга. Важно было, любит ли Лили саму Лили. А она ее не любила — по крайней мере, недостаточно.
— Ну ладно, валяй, — сказал он.
— Ты, как я погляжу, решил себя не утруждать, — заметила Лили, отбрасывая пушистую метелку для пыли и теребя бантик своего белого передника. — Не стал переодеваться в дворецкого или лакея.
— Нет, — согласился он. — Я нормальный.
— Лили. Давай я расскажу тебе про Пэнси. Суди сама, нормально
— Ничье, — произнесла Лили в темноте. — Я сама решила.
— Значит, ты просто подумала, ага, знаю — перейду-ка я на клевые трусы.
Во время полового акта Лили (в своей подтянутой кверху черной юбке, в своих черных чулках) немного повздыхала. Не высокие вздохи, не низкие вздохи — вздохи на уровне земли. Теперь же она вздыхала на уровне подвального этажа. Она сказала:
— Ну, знаешь, если уж ложиться в постель просто так, черт знает с кем… Если уж вести себя как мужчина. Надо показать, что все продумано. Трусы подают некий сигнал.
— И сигнал этот: мы снимаемся, — подхватил он. — Не снимаются только неклевые трусы. — Но это, как он теперь понимал, было не совсем верно. Сама Глория познакомила его с новой техникой — отказ от устранения поясного нижнего белья во время полноценного акта. И Пэнси (в версии без купюр) тоже нарушала это правило. — Бывает еще склонность баловать себя, — сказал он. — Сигнал любви к себе. Это хорошо.
— Смешно, — заметила Лили, — что Шехерезаде пришлось рассказать про клевые трусы.
— Что она не просто взяла и приняла мудрое решение их носить. Как сделала ты, Лили. И Пэнси, наверное, тоже пришлось рассказать про клевые трусы. Это сделала Рита.
— Она симпатичная была, Пэнси?
— В традиционном смысле нет. Но милая. Длинные каштановые волосы и милое лицо. Похожа на лесное существо. — И мощное тело, Лили. С длинными коричневыми ногами в невероятно коротких платьях и мини-юбках, утвержденных Ритой. — И знаешь, Лили, это был самый поразительный момент. Во всей этой… — Он имел в виду революцию или перемену ветра. — Во всей этой штуке это был самый поразительный момент из всех.
Лили вздохнула:
— Ладно, давай рассказывай.
— Так вот. Арн привел меня к ним домой. И во время третьего свидания, Лили, я помог Пэнси раздеться. И вот, когда я стягивал с нее трусы — она выгнула спину, а я их стянул, и знаешь что?
— Я так и знала. Это у нее никогда не было волос на лобке.
—
— И все равно она… Почему?
— Она… не знаю. Не хотела изменять духу времени.
— И ты пошел до конца? — спросила Лили.
— Конечно, я пошел до конца. — Честно говоря, Лили, у меня вышло весьма плохо. И этому суждено было повториться — с Дилькаш, а потом с Дорис. — О'кей. Получилось не идеально. Но, конечно, я пошел до конца.
— И как оно было?
— Обыкновенно. — А потом мы, Лили, часа три лежали. И слушали, как в соседней комнате Рита мучает Арна. — Обыкновенно.
— То, что ты сделал. Это что-то вроде нарушения доверия. Таково мое мнение как юриста. Тебе следовало с ней поговорить… Удивляюсь, как ты
— Ой, Лили, да иди ты знаешь куда. Поговорить? — Попытки добиться, чтобы девушки сделали то, что идет дальше, — на это у меня ушло полжизни. — Не стану же я говорить Пэнси, чтобы надела трусы.
