Прошло двадцать страниц. Странно, как небо, за которым наблюдаешь, кажется неизменным; но потом, абзац спустя, смотришь: та рыба-меч исчезла, на смену ей пришли Британские острова (форма, на удивление популярная у итальянских облаков)… Лили молча сидела напротив. На коленях у нее лежал нераскрытый том «Общественный порядок и человеческое достоинство». Она вздохнула. Он вздохнул в ответ. Оба они, сообразил Кит, расходовали плохонький, никому не интересный воздух. Помимо всего прочего, они испытывали чувство второсортности, какое обычно бывает у давно живущей вместе пары, когда поблизости пробуждается что-то романтическое. Лили неряшливо проговорила:

— Она все подумывает об этом дельце.

Кит проговорил еще более неряшливо:

— Абсурд какой-то.

— Мальчик с пальчик хочет свозить ее на бой быков в Барселоне. На собственном вертолете.

— Да нет, Лили, ты хочешь сказать — на самолете.

— Не на самолете. На вертолете. У Мальчика с пальчик имеется свой вертолет.

— Вертолет. Это верная смерть. Сама прекрасно знаешь.

— Если бы его вытянуть в длину, он стал бы очень привлекательным.

— Но его не вытянуть. И потом. Он не просто карлик. Он смехотворный карлик. Не понимаю, почему бы нам просто не засмеять его, чтобы освободил помещение.

— Ладно тебе. У него симпатичное лицо. К тому же он харизматическая личность. От него глаз не оторвать, не находишь? Когда он ныряет или на перекладине.

Перекладина — такого устройства Кит до сих пор почти не замечал. Он полагал, что это какая-то сушилка для полотенец. В последнее время Адриано постоянно крутился и похрюкивал на перекладине.

— Взгляда не отвести, — продолжала Лили.

— Это верно. — Он закурил сигарету. — Это верно. Но только потому, что находишься в полной уверенности: он вот-вот долбанется. Знаешь, из-за него я себя чувствую настоящим леваком.

— Прошлой ночью ты не так говорил.

— Верно. — Прошлой ночью он говорил, что всем мудакам-аристократам следует брать пример с Адриано. Это означало бы конец классовой войне и мир на веки веков. Все усилия и затраты, на которые он не скупился в поисках новых увечий — да его и вешать не стоит, этого Адриано. Дать ему веревку, показать дерево или фонарный столб, и все. — Ага. Но ведь он еще ходит, Мальчик с пальчик этот. Вот в чем незадача. Он не Мальчик с пальчик. И не мышонок-силач, и не муравей-гигант. Он — Том из «Тома и Джерри». У него девять жизней. Все время выкарабкивается.

Прошло несколько страниц.

— Ты из-за Вайолет расстроился.

— С чего бы мне расстраиваться из-за Вайолет? У Вайолет все нормально. С футбольными командами не гуляет, ничего такого. Давай не будем про Вайолет.

Прошло еще несколько страниц.

— От его вида складывается такое впечатление, будто он все это заслужил, — вот я чего не выношу. Казалось бы, — продолжал Кит, — гаденыш ростом четыре фута десять дюймов мог бы научиться быть чуть-чуть поскромнее. Но нет, только не Мальчик с пальчик.

— Господи, да ты его и вправду не любишь.

Кит подтвердил, что так оно и есть. Лили сказала:

— Да ладно тебе, он же милый. Не раздражайся ты.

— И замок его долбаный мне страшно не понравился. За каждым стулом по дряхлому лакею. Старая козлиная борода в драконьем наряде стоит за твоим стулом и ненавидит тебя со всеми твоими потрохами.

— И постоянно орут с одного конца стола на другой. Но все равно. А как же старлетки?

У Адриано, на piano nobile[34] (пространство площадью примерно с лондонский район), их подвели к глубокому буфету, на котором были выстроены несколько дюжин фото в рамочках: Адриано, сидящий или полулежащий, с чередой дюжих красоток в том или ином обрамлении, шикарном или экзотическом.

— Большая важность, — сказал наконец Кит. — Он только и знает, что ошиваться без дела с богатыми лоботрясами. В результате то и дело непременно оказывается рядом с какой-нибудь девушкой. Кто-то их фотографирует. Подумаешь.

— Тогда откуда у него столько уверенности? Да ладно тебе. Он на самом деле уверен в себе. Потом, у него такая репутация.

— М-м… О женщины, вам имя вероломство; все дело, Лили, в деньгах и в титуле. А это липовое обаяние… Терпеть не могу, когда он постоянно целует ее руки и плечи. Шехерезадины.

— Тебе все представлятся не в том свете. На самом деле он очень нерешителен. Он много говорит, он итальянец, с обостренным чувством осязания, а сам еще даже не попытался к ней приставать. Они никогда не остаются наедине. Ты не можешь взглянуть на вещи трезво. Не всегда тебе это удается, что поделаешь.

— Оливковым маслом ей спину мажет…

Наступила пауза, потом Лили сказала:

— Все ясно. Нетрудно было предсказать. М-м. Мне все понятно. Ты до боли влюблен в Шехерезаду.

— Иногда я поражаюсь, как ты ничего не понимаешь.

— Значит, это просто классовая ненависть. Простая и незамутненная.

— А что такого в классовой ненависти?

По сути, было не так уж больно, пока еще было не так уж и больно. Он часто думал: у тебя есть Лили. С Лили ты в безопасности… То, что в постели с ним начало происходить что-то не то, его, разумеется, тревожило. Не надо было в свое время изучать психологию, чтобы заметить совпадение: Кит переживал за свою сестру, а Лили словно бы и превратилась в его сестру. Но смысл этой связи, если таковой существовал, ускользал от него. И он все так же смотрел на Лили по десять раз на дню и чувствовал благодарность и удивление, благодарное удивление.

— Она пытается раскачать какую-то благотворительную деятельность в деревне. Говорит, от добрых дел торчишь, а ей без этого неймется.

— Ну вот. Все такая же святая. — Он швырнул «Нортенгерское аббатство» на стол и сказал: — Э-э, слушай, Лили. По-моему, тебе надо у бассейна ходить без лифчика… Почему бы и нет?