Тем не менее Б. К. Зайцев в своей последней статье об интеллигенции затевает со мною неожиданный спор об интеллигенции вообще.

Но почему же в защите «интеллигента» в кавычках переводит он огонь на защиту всего российского просвещенного меньшинства? Я на него не нападал, и, стало быть, в защите интеллигенция и не нуждается. Б. К. Зайцеву не угодно было заметить того типа «интеллигента» в кавычках, о котором только и говорил я. Не «во имя справедливости», а из-за путаницы понятий возгорелся этот нечаянный бой. Мне приходится только сожалеть, что я, по-видимому, недостаточно отчетливо высказался.

Автор статьи дает и свои определения интеллигенции, но если бы они относились к «интеллигенции» в кавычках, то были бы очень и очень спорны. Вот эти определения: «зыбкие чувства», «не очень ценили свои блага земные», «несли в жизнь христианские чувства» и одновременно «во многом большевизм подготовляли». При этом слишком много было «сложностей», «изящества душевного, нервности, нежности, неврастений».

И зыбкие чувства, и неврастения, кончено, подходят. Верно и то, что «не очень ценили блага земные». Те фигуры, о которых писал я, те, кто оправдывали «идейностью» свое бездельное бытие, те действительно не очень-то ценили «блага земные». Они жили дурно и некрасиво, часто нечистоплотно и нетрезво. Они не ценили жизни и ее благ, потому что не были деятелями жизни, ни ее благ. Они не ценили и такого «блага земного», как Россия. Они были бездельниками и ничего не умели делать, а жили, так сказать, на даровщинку, за счет неумного общественного сочувствия к их «идейному» святошеству. Действительно, ни чувства собственности, ни чувства традиции, ни чувства иерархии у них не было.

Не было и духовной утонченности у такой «интеллигенции» в кавычках, вовсе не было, а на самом деле все ее «сложности» были только пошлыми толками умственной черни о последних «модах»: позавчера «гражданская скорбь», вчера Надсон, сегодня Чехов и декаденты, завтра богоискательство, а послезавтра футуризм и т. д.

Б. Зайцев доходит, между прочим, до таких выводов: «крестьяне, оказалось, очень мало сердцем были преданы вере», а интеллигенция, оказывается, «теперь главный оплот веры и в России, и в эмиграции». Стало быть, кто не «православно-церковный», кто не ходит в «оплотах», тот уже по нынешним временам и не интеллигентный человек. Однако!

Следует ли так с плеча и огулом «хулить» — возвращаю этот глагол статье «Об интеллигенции» — веру «мужика» и возносить до оплота всего православия веру «интеллигента», который, кстати сказать, по указанию самого автора статьи, до оглушительного разгрома революции «всегда был анти- православным».

Что-то очень уже зыбкой становится вся эта интеллигентская церковность, очень местно-парижским все православие, некоей новой «кружковщиной», как бы повисшей в воздухе или даже безвоздушном пространстве, постройкой на парижском песке, а то и папошным домиком. Да и христианство не всегда церковность, да и церковность не всегда христианство, да и о вере отвергнутого автором статьи «мужика» — там, под спудом советским, — что мы здесь знаем? Разве вот о мужиках-федосеевцах с нашитыми крестами на белых шапках кое-что слышали. Нет, что-то уж очень гладко выдает статья исключительную привилегию на христианство интеллигенции, так же как выбирались ей раньше привилегии на «революцию» или на попечительство о «благе народном».

По Б. Зайцеву, интеллигенция — это «всякие духовные утонченности», «сложности» и, наконец, интеллектуальность. Но, повторяю, все эти определения не относятся к тому типу «интеллигенции», о котором писал я. «Интеллигент» в кавычках, наоборот, всегда был средним, массовым типом, «идейным» Ивановым 7-м, с «благими намерениями»…

Ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Гоголь еще не знали слова «интеллигент». Эта кличка выдумана в 60-х годах в кружковщине Добролюбова и Чернышевского, и стала эта кличка «знаменем» не только русской просвещенности, но и черни духа, для которой «сапоги были выше Пушкина», а «душевное изящество» — барской дурью. Как раз не «сложности», а духовная опрощенность, гордыня презрительного невежества, не «fine fleur»[71] культуры, а наше тупорылое отрицательство, нигилизм, проповедь всеобщего разгрома во имя «идейности». «Интеллигенция» в кавычках издавна отрицала художество, религию, семью, — весь подлинный гуманизм, если только он не втискивался в ничтожный сапог идейности, сначала в шаблоны Бокля, потом Лаврова и, наконец, К. Маркса. Отрицалась ею и история России, и сама Россия. Кроме истории своих «общественных движений», она все проглядела.

Можно ли забыть также, например, как именно наши «интеллигенты» в кавычках травили и мучили Достоевского, заголовок которого («Дневник писателя») стоит над статьей «Об интеллигенции» Б. Зайцева. Да разве только Достоевского травили они? Автор статьи, правда, замечает, что у «классической» интеллигенции в кавычках была «пресыщенность идейностью», иногда утомительное доктринерство, шаблоны, рутина… Не только! Деспотизм духовного мракобесия был у этой умственной черни, а это «идейное» мракобесие искалечило русские поколения, исказило Россию и преобразило наше отечество в ад.

Вот о таком типе «интеллигента» я и писал, противополагая ему всю российскую просвещенность. Но автор статьи указывает мне, что нельзя вопрос об интеллигенции «сводить к Ключевскому, да Ломоносову, Лескову. Нет, дело сложнее». Конечно, дело сложнее. Но уж лучше сводить к Ломоносову и Лескову, чем к земскому врачу да чеховской фельдшерице.

Действительно, в былые и быльем поросшие времена за «интеллигенцию» в России только и почитали что земского врача да фельдшерицу. Служилая и созидающая интеллигенция, ответственная и действенная, отрицалась нашей умственной чернью почти начисто. А ведь именно остатки служилой, военной и хозяйственной России в большинстве и добрались до Парижа, и до «церкви на рю Дарю», и до «кутюров близ Елисейских Полей». Здесь, в эмиграции, почти нет пресловутой «интеллигенции» в кавычках. Эта безответственная и бездельная умственная чернь осталась в Москве, «на постах», и, как у Достоевского семинарист Ракитин, она «ходит на посылках» у советчины. И вовсе не платила она за свои грехи кровью, «золотым рублем», как говорит Б. Зайцев, а за все грехи своего недоноска и выкидыша действительно расплачиваются золотой кровью подлинные носители российской просвещенности.

Попытаемся же определить, что такое подлинная интеллигенция, во избежание дальнейшей путаницы.

Я думаю, что интеллигенция — это духовная эманация народа, его интеллект, его воля, разум, действие и творчество, его гений. Интеллигенция — это нация, потому что нация — не племенное, не физиологическое состояние, а состояние духа, — над-племенное и над-народное психологическое и духовное бытие. Золотой век нашей культуры, — такими словами определяют его очень многие, — век Пушкина, и был веком российской нации. Только с шестидесятых годов, когда нация стала опрощаться до племени, до народа, когда «пошли в народ» и стали искажать Петрову Россию «под народ», в целях ли «православно-самодержавного оплота» или всеобщего разрушения, — только тогда на смену российской нации пришла «интеллигенция».

Умственная чернь — только один из типов «интеллигенции», и типов отвратительных, в котором нечего защищать, но и вся интеллигенция российская, по условиям, стоявшим вне ее, не могла развиться до новой нации и потому не могла, вероятно, что европейскую империю у нас стали подменять выдуманным с конца девятнадцатого века «царизмом», Петрову Россию — вымышленной «святой Русью», российскую нацию — одним великороссам племенем, а христианство и веру — «православной церковностью». Интеллигенция не развилась до новой нации, не отстояла себя, так и осталась рудиментом нации новой, еще не рожденной. И когда я думаю об интеллигенции, я думаю не о главном «оплоте веры», а о Петре. Я думаю, что у интеллигенции нет другой дороги, кроме дороги Петра, Ломоносова, Пушкина — петровской дороги преображения духа, в силе, а не в бессилии, — в деле, служении, долге и творчестве.

Скажу в заключение, что я мог ошибаться, конечно, в оценке типа «интеллигента» в кавычках, но не было у меня таких мыслей, какие мне приписывает Б. Зайцев, не было и «предустановленного желания», — «что вне дурного, того не надо видеть».