— Курумила, — продолжал Жоан, — отрезал кусок от своего пончо и передал его мне, сказав: «Ступай и найди моих братьев, покажи им этот кусок, тогда они тебе поверят. Ты расскажешь им, где мы теперь».

Жоан вышел, когда солнце стало заходить, и вот он здесь.

Затем, по знаку Трантоиль Ланека, Жоан рассказал все. Рассказ был длинный, и Валентин и ульмен выслушали его с вниманием. Вести были действительно худые. Положение осажденных скверное: невозможно, чтобы трое, как бы они ни были храбры, смогли долго сопротивляться такому множеству воинов. Помощь, которую они могли оказать друзьям, была ничтожна, да еще успеют ли они? Им оставалось или оставить друзей без помощи, или погибнуть вместе с ними. Положение самое отчаянное.

— С Богом! — сказал, вставая, Валентин. — Так как нам остается только умереть с друзьями, то поспешим к ним. Им будет легче умереть вместе с нами.

— Идем, — отвечали оба индейца. Они вышли. Всходило солнце.

— Ба! — воскликнул Валентин, ободренный свежим воздухом и первыми лучами солнца. — Мы выручим их! У меня есть надежда! Не печальтесь, предводитель, я уверен, что мы спасем их.

Ульмен печально покачал головою. В это время Жоан, незаметно удалившийся от своих товарищей, воротился с тремя оседланными лошадьми.

— На коней! — вскричал он. — Может быть, мы еще успеем.

Трантоиль Ланек и Валентин вскрикнули от радости и вскочили в седла. Они пустились как вихрь. Вскоре — часов около одиннадцати — они были в виду горы. Цезарь не отставал.

— Нам надо сойти с коней, — сказал Жоан. — Продолжать дорогу на лошадях — значит попасться в руки Антинагуэля.

Они спешились. Вокруг все было тихо. Все трое стали взбираться на гору. Через довольно долгое время они остановились, чтоб перевести дух и посоветоваться.

— Постойте здесь, — сказал Жоан, — я пойду разведаю. Мы наверняка окружены соглядатаями.

И он удалился. Трантоиль Ланек и Валентин легли на землю. Вместо того чтобы дальше подыматься в гору, индеец, который рассчитал, что они почти на высоте скалы, забрал в сторону и скоро исчез за утесами. Прошел час, а он все еще не вернулся. Его друзья не знали, что подумать. Уж не попался ли он в плен? Они хотели уже отправиться дальше, как увидели, что Жоан бежит, нимало не думая прятаться. Когда он подошел, Валентин спросил:

— Что случилось? Чему вы так обрадовались?

— Курумила — мудрый предводитель, — сказал Жоан. — Он сжег кусты на горе за скалою.

— Что ж нам с того?

— Воины Антинагуэля сидели в засаде за кустами, теперь они поневоле должны были уйти. Дорога свободна, мы можем соединиться с друзьями.

— Так скорее идем! — вскричал Валентин.

— А Курумила? — спросил Трантоиль Ланек. — Как мы его известим о нашем приходе?

— Я уже известил, — отвечал Жоан. — Он заметил мой сигнал. И ждет нас.

Все трое отправились. Задние ступали по следам передового. Через двадцать минут они совершенно благополучно дошли до подошвы скалы.

Теперь мы расскажем о том, что происходило в стане аукасов после сражения с испанцами.

Наши друзья выстрелами со скалы, как мы видели, нанесли много вреда арауканцам. Два главнейших арауканских предводителя, вышедшие благополучно из жестокой схватки в ущелье, были ранены. Под генералом Бустаменте убили лошадь, он упал, но рана его была не глубока. Арауканцы, взбешенные этим непредвиденным нападением, поклялись, что не уйдут, не отомстив.

Раненого генерала Бустаменте перенесли в лес. Его тотчас перевязали, и он скоро пришел в себя. Первой мыслью его было узнать, где он, в плену или на свободе. Антинагуэль успокоил его.

— Что теперь будет делать мой брат? — спросил генерал.

— Я давно уже говорил Великому Орлу, — отвечал Антинагуэль, — что надо делать. Пусть он уступит Вальдивию, я помогу ему.

— Я согласен, — отвечал тот. — У меня не раздвоенный язык, токи может положиться на меня.

— Хорошо. Пусть мой отец повелевает, я готов повиноваться.

Генерал гордо улыбнулся: значит, его дело еще не совсем потеряно!

— Где мы теперь?

— Напротив проклятых гуинков, которые встретили нас так жестоко час тому назад, когда мы вышли на равнину.

— Что ж думает мой брат делать?

— Уничтожить их, — отвечал Антинагуэль и вышел с этими словами.

Генерала опечалило это известие. Как, останавливаться для того, чтобы уничтожить ничтожную горсть чилийцев, засевших на скале? Скала неприступна, солдаты будут держаться до последней возможности, может быть неделю, а время не терпит. Теперь надо действовать быстро, смело напасть на патриотов и покончить все одним ударом. Но разве индейцы поймут это? Генерал в отчаянии закрыл лицо руками. Вдруг раздался ужасный шум — это началось преследование свиты сенатора Сандиаса.

Через несколько минут явился и сам сенатор с Антинагуэлем. Надо заметить, что сенатор был не только трус, но и порядочный мошенник. Он оставался на стороне Бустаменте, пока тот был в силе, а потом перешел на сторону его врагов. Увидев его, генерал, наверно, задушил бы бедного дона Рамона, если бы Антинагуэль не удержал его за руку. Сенатор перетрусил и поспешил выдать депеши, которые вручил ему дон Грегорио. Прочитав их, Бустаменте еще более уверился в том, что времени терять нельзя. И решил схитрить. Прочтя депеши, он дружески протянул руку сенатору, который не мог опомниться от такого внезапного перехода от вражды к дружбе. Но генералу мало было до него дела. Ему важно было, чтобы Антинагуэль поверил, будто он в дружбе с сенатором и что тот доставил ему важные известия. Антинагуэль легко согласился считать дона Рамона не пленником, а союзником. Оставшись наедине с сенатором, генерал объявил ему, чтобы он каким-либо способом освободил пленников. Он теперь друг Антинагуэля и, стало быть, может свободно ходить по всему стану. Иначе генерал выдаст его индейцам, а те сожгут его. Дону Рамону оставалось только согласиться.

Бустаменте рассчитывал, что когда отряд на скале увеличится, то Антинагуэль поймет всю трудность осады и, может быть, согласится отступить.

Мы видели, что это ему удалось. Всех пленных было около сорока, и Валентин храбро более чем утроил их число. Генералу только этого и надо было, у него теперь были развязаны руки.

Немудрено, что дон Рамон поспешил причислить себя к пленным. Антинагуэль не удерживал; он видел трусость сенатора и презирал его.

Через несколько часов после происшествий, описанных в предыдущей главе, долина опустела. Арауканцы и чилийцы удалились.

Настала ночь. Валентин и его товарищи продолжали путь не останавливаясь. Как скоро была оставлена крепость на скале, парижанин не только распорядился, в какую сторону направиться, но стал полновластным начальником отряда. Это совершилось само собой: все как-то молча признали его превосходство. Действительно, Валентин более других подходил на роль руководителя, он был опытен, распорядителен и тверд. Все, кто имел с ним дело, невольно попадали под его влияние. Луи первый испытал это. Сначала он думал было сопротивляться, но вскоре понял, что это бесполезно. Конечно, дон Тадео не уступал в энергии Валентину, но теперь ему, убитому горем, было не до того.

Арауканцы честно соблюдали условия договора. Чилийцы спокойно отступили, без малейшего преследования, и направились по дороге в Вальдивию.

Мы уже сказали, что настала ночь. Тьма была ужасной. Усталые лошади и люди едва передвигали ноги и спотыкались на каждом шагу. Валентин не без причины боялся заблудиться. Достигнув реки, на берегу которой несколько дней тому назад был праздник и совершилось похищение девушки, он приказал остановиться на ночлег. Он не рисковал переправляться через реку в такой темноте, тем более что вода сильно прибыла из-за дождей в горах, и этот, обычно светлый и прозрачный, ручей превратился теперь в желтый и шумный поток. Холодный ветер шумел в бледной листве ив. Месяц исчез в облаках, и небо приняло свинцовый отлив, мрачный и угрожающий. В воздухе чувствовалась близость бури.