Толпа, минуту назад такая возбужденная и шумная, замерла, устремив на него горящие глаза, со страхом ожидая решения, которое он произнесет.

В церкви наступило такое глубокое молчание, что можно было услышать биение сердец в груди этих людей.

Наконец дон Рамон поднял голову и взором, полным невыразимой печали, оглядел толпу, окружившую кафе.

— Вы говорите, что будете послушны? — с сомнением сказал алькальд.

— Да, да, приказывайте нам! Дайте нам оружие! Оружие!

— А-а! — торжествующе произнес дон Рамон. — Наконец-то вы заговорили по-настоящему!

Последним усилием падре Линарет вырвался из державших его рук и ринулся к кафедре:

— Братья мои! Заклинаю вас во имя бога, чей образ перед вами, выслушайте меня! Я ваш пастырь, ваш духовный отец. Я тоже люблю мою страну, я тоже хочу для нее свободы, но она не может быть завоевана ни убийством, ни коварством! Вы — мирные жители, а не солдаты. Предоставьте другим защищать вас, вернитесь в свои жилища, чтобы оберегать своих жен и детей! Если вы их покинете, гачупины безжалостно убьют их! Во имя этих невинных созданий — умоляю вас, одумайтесь!..

Яростный рев толпы прервал речь священника.

Его бессильный голос потонул в шуме. Священника стащили с кафедры, повлекли к ризнице и, не причинив ему никакого вреда, втолкнули туда. Несколько индейцев стали перед дверью, чтобы преградить ему выход.

Дон Рамон холодно и бесстрастно наблюдал за этой сценой. На губах его была презрительная усмешка.

Своим упорным сопротивлением и неуместным противодействием общему порыву падре Динаре не только не помешал торжеству алькальда, а, наоборот, сыграл ему на руку. Когда священник исчез и люди немного успокоились, алькальд движением руки потребовал тишины. Все замолчали.

— Итак, — сказал дон Рамон, — вы готовы мне повиноваться?

— Да, да! — закричали индейцы.

— Поклянитесь! — вскричал алькальд громовым голосом, протягивая руки к образу Христа, возвышавшемуся над алтарем.

Все присутствующие мгновенно повернулись к алтарю, но не для того, чтобы поднять правую руку, как это делается в старой Европе при клятве: они опустились на колени, подняли головы и скрестили большие пальцы обеих рук — по индейскому обычаю, который перешел к ним от древних инков. Эта клятва священна и нерушима. Дон Рамон, сам индеец, знал это. Улыбка торжества появилась на его губах.

— Вы клянетесь подчиняться мне во всем? — спросил он. Глаза его горели, он тяжело дышал.

— Клянемся! — вскричали все. — Мы клянемся жить и умереть с вами, чтобы завоевать независимость нашей страны!

— Хорошо, — сказал алькальд, — бог принял вашу клятву. Теперь она не может быть нарушена!

— Оружие! Оружие! — кричали индейцы.

— Оружие? Вы его получите! — сказал алькальд. — Дядя Пичо… — прибавил он, обращаясь к пономарю, который стоял неподвижно у кафедры, — раздайте оружие и боевые припасы, которые я вам доверил!

Пономарь повиновался. Тотчас же началась раздача. Пичо и его помощники вкладывали столько горячности и рвения в выполнение задания, что менее чем в десять минут все оружие — сабли, пики, луки, стрелы, ружья — перешло в руки индейцев, потрясавших им с дикой яростью.

Дон Рамон понимал, как важно немедля воспользоваться возбуждением толпы; поэтому, как только раздача оружия была закончена, он схватил мачете и, потрясая им над головой, вскричал:

— Теперь, друзья, будем думать только о мести! Смерть гачупинам!

— Да, да, месть! Смерть гачупинам! — повторяла наэлектризованная толпа.

В этот момент снаружи послышался цокот копыт и бряцание оружия, а затем два сильных удара в дверь церкви.

— Спокойствие! — сказал алькальд. — Открывать пойду я.

Он сошел с кафедры и, пройдя сквозь тесные ряды индейцев, почтительно расступавшихся перед ним, твердым шагом направился к двери.

Алькальд сделал одно только движение, и в церкви водворилась полная тишина.

— Кто там? — спросил он через дверь.

— Отечество! — послышалось в ответ.

— Дети мои! — вскричал дон Рамон, обращаясь к окружающим. — Бог внял нашим молитвам, он посылает нам помощь! Я узнаю голос прославленного дона Энкарнасиона Ортиса. Вперед! Вперед!

— Смерть испанцам! — вскричали, яростно потрясая оружием, индейцы.

Алькальд открыл двери.

На пороге стоял Энкарнасион Ортис с непокрытой головой и саблей в руке; войдя в церковь, он перекрестился, склонившись перед алтарем. Потом, пожав руку дону Рамону, он сказал индейцам, пронизывая их взглядом:

— Кто вы? Мужчины, рабы или трусливые старые бабы? Если мужчины, — докажите мне это! Почему вы не боретесь за независимость? Я пришел со своей квадрильей, чтобы помочь вам завоевать свободу! Можно ли положиться на вас?

— Да! Да! Да здравствует Энкарнасион Ортис! — в исступлении закричали индейцы.

— Тогда вперед, братья! — пламенно воскликнул Ортис. — Следуйте за мной! Бог и свобода!

— Бог и свобода! — повторили индейцы, бросаясь за ним.

Церковь мгновенно опустела.

Падре Линарес вышел из ризницы с трудом дотащился до алтаря и распростерся перед ним. Он горячо молился за этих людей, отдающих свою жизнь за святое дело освобождения.

Между тем на Главной площади началось неслыханное сражение, или, вернее, резня. Дон Рамон присоединился к ранчерос, которые бесстрастно стояли у выходов на улицы и ударами сабель толкали обратно на площадь несчастных, пытавшихся бежать.

Вслед за резней начались пожары. Индейцы в пылу неукротимого бешенства метались с факелами в руках, поджигая свои собственные жилища и издавая крики и вопли. Одним из первых был подожжен дом алькальда. Полузадохшиеся испанские офицеры бросались к дверям, чтобы спастись от пламени, но индейцы тут же безжалостно убивали их.

Один лишь капитан дон Горацио де Бальбоа, тяжело раненный, прорвался сквозь строй преследовавших его индейцев. Он вскочил на лошадь и, бешено вращая саблей, подскакал к группе офицеров.

— А-а! А-а! — злобно смеясь, кричал он. — Я вам это припомню, сеньоры! Если бог поможет мне спастись, я отыграюсь! Я отомщу за эту западню!

— Огонь по негодяю! — вскричал Энкарнасион Ортис.

— Остановитесь! — закричал дон Педро. — Ему осталось жить, может быть лишь несколько минут, чего стоят его бессильные угрозы! Пусть бежит!

— Как вам угодно, сеньор! — насмешливо воскликнул испанец. — Но если кто-нибудь из вас попадется в мои руки, как я сейчас попал в ваши, — пусть не ждет пощады!

— Уезжайте, кабальеро! Прекратите это глупое хвастовство!

— Да, я еду. Прощайте, дон Педро Морено! Вы виноваты меньше других. Прощайте, дон Рамон Очоа, достойный алькальд! Очень сожалею, что не расстрелял вас. Прощайте и вы, дон Энкарнасион Ортис, честный студент-богослов! Клянусь жизнью, я навсегда запомню ваши имена! Будьте вы прокляты!

Он пришпорил лошадь и с поднятой саблей врезался в толпу индейцев, крича диким голосом:

— Дорогу! Дорогу!