очень взволнован, его взгляд совершенно изменялся, но тогда он делался страшен, его глаза делались почти совершенно черными, и из них исходил невыносимый магнетический ток.

Молодой человек отлично сознавал свою мускульную силу и умение владеть всяким оружием, он знал, что как боец не имеет себе равных; эта уверенность в своем превосходстве обуславливала собою эту кротость и то терпение, которые он обнаруживал при всяком случае, когда требовалось избежать ссоры; но на самом деле молодой человек был тверд и стоек, хотя эта твердость и стойкость смягчалась наружной слабостью характера, происходившей от склонности к мечтаниям и созерцанию; он был ленив, но выказывал энергию и деятельность, когда того требовали обстоятельства, был серьезен и молчалив, но легко сочувствовал чужому действительному горю, вообще характер молодого человека еще не сформировался окончательно, вследствие чего представлял странную смесь контрастов; для того, чтобы он окончательно определился, недоставало сильного горя, тяжелого испытания. Когда Шарль был предоставлен самому себе и оставлен почти без всяких средств, потому что отец стал давать ему денег все меньше и меньше и наконец перестал его совсем принимать у себя, то случилось то, чего надо было ожидать: молодой человек попал в дурную компанию.

Так как богатство его отца было всем известно, то Шарль без труда доставал деньги не только для насущных потребностей, но и для удовольствий; денег он нашел даже слишком много, потому что вскоре совершенно запутался в долгах, которые не знал, чем заплатить; кредиторы обращались к капитану; тот гнал их из своего дома палкой и не хотел ничего слышать.

Наконец дела дошли до того, что молодой человек в одно прекрасное утро проснулся на соломе и без копейки денег, голодный, не евший двое суток. Он раздумывал о том, какой избрать род смерти: или сейчас с собой покончить, или прозаически умереть от голода, что не замедлило бы последовать в самом скором времени, или броситься в Сену — с камнем на шее, потому что он имел несчастье плавать как угорь, или повеситься на первой перекладине — кстати, на одной из них как раз был крючок, через который очень удобно было перекинуть веревку.

Шарль склонялся к повешению, потому что при его лености это был самый удобный способ: все у него было под руками, ему не приходилось себя тревожить; он уже рассчитывал, на какой высоте от пола находится перекладина, как вдруг дверь комнаты распахнулась настежь, и какой-то господин с улыбкой на лице вошел в комнату и приветствовал Шарля, как знакомый.

Этот господин был не более и не менее как друг капитана Лебо.

Молодой человек поклонился, нахмурившись, и указал посетителю на хромой табурет, вместе с соломенной подстилкой составлявший всю мебель жалкой конуры.

— Извините… извините… — сказал вошедший, продолжая улыбаться, и, обернувшись к двери, прибавил: — Войдите… ничего.

Вошли два человека в одежде рабочих, один нес стол и два стула, другой сгибался под тяжестью огромного чемодана.

Они поставили принесенное, поклонились и ушли.

— Что все это значит? — спросил Шарль, удивленный таким непонятным вторжением.

— Ничего, ничего, не беспокойтесь, — отвечал вошедший, делая рукою жест. — Ну же, идите, — прибавил он кому-то.

Вошли двое других мужчин — очевидно, трактирные служители; у них в руках были корзины; в одну минуту они накрыли стол на два прибора, сняли крышки с блюд, от которых пошел аппетитный запах, и разместили на столе дюжину бутылок чрезвычайно внушительного вида.

Покуда трактирные служители накрывали на стол, работник уставлял в комнате письменный стол с бумагой, перьями, чернилами, сургучом и пр., потом, когда удивленный молодой человек вскочил со своей соломенной подстилки и заходил, недоумевая, по комнате, тот же самый работник быстро выкинул подстилку в окно, сию же минуту заменив ее скромной, но удобной кроватью, приставил к ней ночной столик, повесил на стену зеркало и ушел с поклоном.

От изумления Шарль стоял неподвижно посреди комнаты, скрестив на груди руки; ему казалось, что все это — ужасный кошмар; он боялся проснуться и увидеть, как исчезнут все эти хорошие вещи, в которых он так нуждался.

Наконец он не выдержал:

— Ах, господин Лефериль, объясните ли вы мне все это?

Друг капитана носил имя Лефериль.

— Объясню все, что вам угодно, милое дитя мое, — добродушно отвечал тот, — но сначала усядемся лучше за стол: я еще не завтракал, мне до смерти есть хочется… А вам?

Это «а вам» показалось великолепным молодому человеку, не евшему двое суток; он пожал плечами, сел за стол и напустился на еду.

Завтрак был сытный, кушанья хорошо выбраны; оба принялись есть взапуски. В продолжение добрых двадцати минут слышалось только движение челюстей, стук вилок, звон стаканов и время от времени замечания, вроде следующих:

— Еще немножко — вот этого рагу; передайте мне жаркое из дичи; вот превосходные котлеты; эта форель бесподобна; вот отличное вино и т.п.

Но как бы ни был велик аппетит, в конце концов можно все-таки наесться по горло, когда нельзя больше проглотить ни одного кусочка; сотрапезники наши не замедлили до этого дойти, и им пришлось остановиться.

— Ах, — сказал Шарль, бросая презрительный взгляд на крючок, вбитый в балку, и ставя на стол пустой стакан, — давно уже я так не завтракал.

— Тем лучше, — отвечал, улыбаясь, г-н Лефериль, ловко занимавшийся приготовлением кофе. — Я про себя скажу то же самое, дитя мое; посмотрите-ка на наше поле битвы: все съедено до костей.

— Не считая восьми бутылок, в которых не осталось ни капли вина, — сказал, смеясь, молодой человек.

— Ну что ж, за едой хорошо немножко выпить, — отвечал Лефериль, наливая в чашки горячий кофе.

Господин Лефериль был маленький, кругленький толстяк с одутловатым и красноватым лицом; его серые, глубоко ушедшие в орбиты глаза светились хитростью и коварством, а толстые красные губы постоянно улыбались умильной улыбкой.

Он был дружен с капитаном Лебо уже лет тридцать, и Шарль знал, что он имеет на него очень большое влияние; г-н Лефериль служил несколько лет в Пуатуском полку и совершил несколько походов с капитаном Лебо; ему было за шестьдесят, и он имел хорошее состояние, происхождения которого, впрочем, никто не знал.

— Не пора ли начать беседу? — спросил Шарль с блаженной улыбкой.

— Погодите минуточку, — отвечал отставной капитан, — дайте мне закурить трубку; нет ничего лучше для пищеварения, как курить за кофе.

— Да, это правда, — сказал молодой человек, которому теперь, после плотного завтрака, все представлялось в розовом свете, — я тоже курю — отец приучил, к несчастью…

— У вас нет ни трубки, ни табаку, так, что ли?

— Именно так.

— Позвольте вам предложить на выбор, — грациозно сказал г-н Лефериль, кладя на стол несколько трубок и наполненный табаком кисет.

— Ну что же, я возьму, — весело сказал молодой человек, беря и набивая первую попавшуюся трубку.

Вскоре оба собеседника были окружены облаками дыма.

— Вы не ожидали меня сегодня, разумеется? — спросил отставной капитан между двумя затяжками.

— Признаюсь… я знаю, как вы дружны с моим отцом…

— Дитя мое, вы очень наивны, и вот почему вы должны были меня ждать.

— Гм! Может быть, но я вас не понимаю.

— А между тем это очень просто; возьмите же немножко коньяку, это очень хорошо с кофе.

Молодой человек налил себе коньяку, а Лефериль продолжал: