— На этот раз вы уверены, любезный граф.

— Стоит взглянуть вперед, чтобы убедиться в справедливости моих слов, — весело возразил граф.

— Взглянуть куда, говорите вы?

— Разве вы не видите, вон толпа индейцев с Сурикэ во главе; они едут нам навстречу; смотрите сюда, — сказал он, указывая рукой в сторону, противоположную той, куда продолжал смотреть его товарищ.

Действительно, довольно значительное число индейцев приближалось к путешественникам, которым готовилась почетная встреча.

Подъехав на довольно близкое расстояние, они огласили воздух криками радости и исполнили род музыкальной фантазии.

— Хорошо ли вы доехали, граф?

— Превосходно; кажется, мой нарочный приехал вовремя.

— Да, граф, вчера, до восхода солнца.

— Это доказывает, что он ничем не развлекался по дороге.

— Слишком холодно.

— Это правда.

— Есть новости?

— Много.

— Какие?

— Вы не знаете?

— Откуда же я узнаю?

— Вам ничего не говорили в Квебеке?

— Вы знаете, что я уже давно в холодных отношениях с господами интендантами.

— Я говорю не о них, граф, имеете ли вы понятие о Жаке Дусе, ювелире?

— Я с ним познакомился в Карильоне, откуда он уехал по делам в Квебек, с тех пор я его больше не видал.

— В таком случае, я ошибся.

— Жак Дусе здесь?

— Разве он вам сказал?

— Ничего, граф, я его об этом не расспрашивал.

— Ну, так что ж?

— Я думал, вы знаете…

— Что? Объясните, мой друг.

В это время они подъехали к селению.

— Посмотрите направо, — сказал Сурикэ. Граф посмотрел.

— Ваш отец, — вскричал он с величайшим удивлением, — здесь! Это странно!

— Не правда ли? Со времени ужасного несчастья, постигшего его сестру, он жил только для мщения, теперь он не выдержал, подал в отставку и отправился в Канаду. Он приехал через Новый Орлеан, имел уже несколько свиданий со своей сестрой, представил меня ей; с его приездом бедная женщина ужасно упала духом, не знаю, что между ними произошло.

— Мой друг, ваш отец человек крутой; трудно на него иметь влияние.

— К несчастью, это совершенно верно; скажите, что делать?

— Надо действовать осторожно и надеяться на успех.

— Я совсем потерял надежду. Отец привез с собой одного знакомого, который, несколько лет тому назад, сыграл со мной шутку, довольно дурно его рекомендующую. Фамилия его Лефериль, он отставной капитан, служил когда-то в Пуату; он было по-прежнему повел со мной речь, желая узнать, такой ли я простак и так ли наивен, как прежде, но я его сразу вывел из этого заблуждения, и он расстался со мной страшно взбешенный.

— Хорошо сделали.

— Но человек этот предан отцу телом и душой.

— Что из этого? Вы теперь не мальчик, имеете свои интересы и убеждения, которые нельзя не принимать в расчет.

— Вы совершенно правы; я не позволю обращаться с собой, как с ребенком.

Путешественники остановились перед большим «калли», построенным под наблюдением Сурикэ; он состоял из двенадцати комнат, хорошо расположенных, непроходных, все комнаты были отдельные, меблированные со вкусом и, главное, хорошо вытоплены; будущие обитатели этого калли легко могли себе представить, что они в Квебеке; дело в том, что в числе прибывших была Марта, и молодой человек желал, чтобы после такого ужасного путешествия она имела весь необходимый комфорт.

Молодую девушку проводили прямо в ее комнату, где ее ожидала Свет Лесов.

— Вы уже знакомы, — с волнением сказал Марте молодой человек. — Это сестра моего отца и, следовательно, моя тетка; она очень несчастная женщина; поговорите с ней, м-ль Марта, вы, наверное, ее полюбите за ее доброту, а ваше расположение будет для нее большим счастьем.

— Мы уже знакомы, — отвечала молодая девушка. — Я полюбила вас с первого взгляда, — прибавила она, обращаясь к несколько сконфуженной женщине и, подойдя к ней, крепко ее поцеловала.

— Вы ангел, — сказал Шарль, целуя руку Марты.

— Да, — отвечала она, смеясь, — сегодня я ангел, а в ваше последнее посещение я была бесенок.

— Это говорил ваш опекун, я ему не верил, — со смехом отвечал Шарль.

Затем он раскланялся и ушел.

Тареа отлично справлялся со своей ролью гостеприимного хозяина относительно бледнолицых; он выказывал врожденную деликатность, удивлявшую приезжих.

Кавалер Леви, новый главнокомандующий, пожелал непременно сопровождать графа Меренвиля.

— Это посещение индейского племени будет нам полезно, — сказал он.

Генерал и граф имели каждый отдельную комнату; хижина, служившая им помещением, вся из дерева, представляла в своем роде чудо искусства; при каждой комнате была отдельная ванная; все было устроено с величайшим вкусом и роскошью, недоступною в пустыне; в этом-то и заключалось чудо; строители, по- видимому, облекли в действительность волшебные грезы тысячи и одной ночи.

К хижине примыкала зала совета, построенная на пятьсот человек с лишком.

Был уже довольно поздний вечер; генерал принимал главных индейских вождей, которых ему представлял Тареа.

Он обошелся с ними ласково, много расспрашивал, и вожди ушли, очарованные его обращением; генерал предложил им присутствовать на суде, чтобы ознакомиться с правосудием белых.

В то же самое время, в той же хижине происходила другая сцена: возобновление знакомства между сыном и отцом после долгой разлуки.

По-видимому, свидание это было таким, каким ему следовало быть, но на самом деле оно имело крайне холодный характер.

Капитан Лебо не узнавал сына; ему казалось, что сын его сильно вырос физически и еще более нравственно; он предчувствовал, что найдет в Шарле скорее противника, нежели союзника, когда граф де Витре сядет на скамью подсудимых.

Напрасно старался капитан расспрашивать сына насчет его намерений; он потерпел такое же поражение, какое уже испытал от Мрачного Взгляда, которого несколько раз принимался допрашивать, т.е. ровно ничего не узнал.

— Понимаете ли, — сказал капитан, оставшись наедине с обычным поверенным всех своих тайн, — понимаете, я ничего не могу добиться ни от сестры, ни от графа де Вилена; они не высказываются, но я чувствую, что они враждебно отнесутся к моим планам.

— Может быть, вы ошибаетесь, мой друг; они поразмыслят и согласятся с вами; ведь, в сущности, чего вы от них ожидаете? Чтобы они помогли привести в исполнение ваш план мщения?

— Больше ничего.

— Все устроится, увидите.

— Я этого очень желаю, но больше всего меня озабочивает мой сын; он сделался хладнокровен,