Была в моей жизни страничка, за которую многие меня винят и критикуют, а я считаю, что она для меня оказалась очень полезной. В течение двух лет я работал режиссером самодеятельного театрального коллектива… в клубе имени Дзержинского в КГБ!
Как это случилось? Прежде всего потому, что из МАИ, к сожалению, пришлось уходить. Форсунка надежд не оправдала. Технологии не позволяли поставить ее на форсажную камеру. Изобретение не засчитывалось! А для внедрения в самогонные аппараты в деревнях и селах она была слишком дорогой. Не окупилась бы даже при учете того, что спирт выходил из нее в паровой фазе со скоростью звука.
В агиттеатре «Россия» участники тоже повзрослели, должны были разбегаться по распределениям, осваивать свои основные профессии. Меня же к тому времени приглашали выступать самостоятельно на концертах. Прежде всего потому, что профессиональные актеры читали со сцены мои монологи и рассказы, сокращая их по указанию цензуры, а я, как отморозок из самодеятельности, читал их же без всяких купюр. Поэтому все чаще и чаще на закрытые праздничные концерты, которые часто в то время устраивались в научно-исследовательских институтах и на производственных предприятиях Обществом книголюбов и обществом «Знание», стали приглашать меня, а не тех, кто читал мои рассказы.
Появились деньги не только на ондатровую шапку, но и на то, чтобы заказать костюм у первого моднейшего модельера Советского Союза Вячеслава Зайцева! А первые рассказы, которые были напечатаны в «Литературной газете» и журнале «Юность», получили такой широкий отклик читателей, что от руководства «Юности» мне поступило предложение возглавить «Зеленый портфель» — юмористический отдел журнала. Так я на пару лет стал журналистом!
Однако КГБ не дремал. Следил за мной тщательно еще со времени моей работы в самодеятельности МАИ. В клуб Дзержинского наш агиттеатр даже приглашали для выступлений в праздничных концертах. Помню, как это случилось в первый раз, наверное, в году в 78-м. Звонок мне домой: «С вами говорят из КГБ СССР». Я аж привстал со стула. Современной молодежи не понятно, что для нас тогда означал подобный звонок. Обладатель сурового голоса словно увидел по спецтелефону, как я в испуге подскочил со стула: «Не волнуйтесь. Ничего страшного. Просто мы хотим пригласить для участия в ноябрьском концерте ваш коллектив агиттеатра МАИ «Россия».
Поскольку в самодеятельности не обучали профессиональной сценической речи, мы выступали с микрофонами. Собственного голоса озвучить большой зал не хватало. В том разговоре с голосом из КГБ я задал вопрос, от которого даже тот бывалый голос вынужден был сделать паузу: «Скажите, а у вас микрофонов достаточно?» Надо отдать должное голосу, он быстро нашелся и ответил весьма достойно: «Чего-чего, а этого добра у нас навалом!»
— И еще нам нужно будет какую-нибудь машину типа микроавтобуса, чтобы нас после концерта отвезли обратно в ДК МАИ.
Мой собеседник, видимо, в прошлом проработал разведчиком в Англии — у него было почти английское, ненавязчивое чувство юмора:
— Вы что, боитесь, что мы вас после концерта оставим у себя? Так не говорите лишнего, и все будет в порядке!
В течение нескольких лет мы довольно часто выступали с нашими политическими спектаклями в клубе имени Дзержинского. Ну а ко мне как к режиссеру понравившегося в КГБ коллектива, естественно, не могли не приглядываться. И вот когда я остался практически не у дел, то есть стал журналистом, раздался еще один звонок из КГБ. Но со стула я уже не привставал. Правильно говорят: человек привыкает ко всему, даже к звонкам из КГБ. И все-таки предложение меня огорошило своей неожиданностью — организовать в Комитете госбезопасности из молодых офицеров театральный самодеятельный коллектив наподобие того, который был в МАИ. В первый раз я отказался. Звонки становились настойчивее. В конце концов ничего не оставалось делать, кроме как согласиться. А поскольку я постоянно выступал на сцене с не утвержденными цензурой миниатюрами и рассказами, то подумал, что, может быть, все это даже к лучшему — у меня будет своя «крыша». Причем такая, «крышее» которой не бывает.
Для первого обстоятельного разговора меня принял в своем кабинете начальник клуба Дзержинского. Невысокого роста старичок-бодрячок. Благородная седина постаревшего разведчика. Правда, разведчиком он никогда не был. Более всего меня поразило, что он служил начальником клуба с 39-го года. Со времен НКВД. Пережил несколько режимов. Звали его Борис Сергеевич. Он даже рассказал мне о том, как Берия лично принимал его на работу: «У армии есть своя замечательная художественная самодеятельность, а у нас нет. Борис Сергеевич, ваша задача — организовать в нашем клубе коллективы не хуже, чем в армии!»
И Борис Сергеевич организовал. В его самодеятельных коллективах при клубе начинали работу ставшие впоследствии известными артистами молодые таланты: музыкальный коллектив, например, возглавлял Юрий Силантьев, в театральном коллективе начинал работать совсем еще юным актером ставший впоследствии самым популярным режиссером Театра на Таганке Юрий Любимов, а один из первых сценариев для этого театрального коллектива написал привезенный из мест не столь отдаленных известный советский драматург Эрдман.
Его специально написанный для самодеятельности НКВД сценарий назывался «С письмом по родной стране». В каком-то городе девушка каждый день приходила на перрон, мимо которого проезжали на фронт поезда с красноармейцами. Однажды из окошка поезда вылетело письмо, она его поймала, прочитала, и это письмо так ее тронуло, что она пустилась в путешествие на розыски автора письма. Девушка проезжает разные города, встречает разных людей, естественно, все эти люди — герои труда и войны, коммунисты, политработники, красноармейцы, пролетарии и трудовые крестьяне. Подчеркиваю, именно трудовые крестьяне, поскольку в то время считалось, что есть и нетрудовые — кулаки!
Потом Борис Сергеевич показал мне клуб. Клуб был построен тоже при Берии. В этом клубе Берия выделил себе комнаты. В эти комнаты ему иногда поставляли женщин для утоления его любвеобильности. Поскольку Берия любил, чтобы во время его свиданий вокруг была тишина, как мне признался Борис Сергеевич, все сотрудники клуба в таких случаях ходили по коридорам в валенках, чтобы не топать по отлакированным и мраморным полам.
Много интересного рассказал мне Борис Сергеевич. Уже ради его рассказов можно было согласиться пару лет у него поработать. Он даже привел меня однажды в музей КГБ. В этот музей разрешалось заходить только по определенному допуску. Но Борису Сергеевичу доверяли. Просто так врага советской власти он не приведет. В этом музее я видел донесения разведчиков, написанные перед началом Второй мировой войны. Эти материалы тогда рассекретили, но только для сотрудников. Там были донесения Рихарда Зорге и других разведчиков, имен которых мы до сих пор толком не знаем. Все они в один голос убеждали Сталина в том, что Гитлер летом начнет войну. Некоторые даже называли точные даты ее начала.
Еще мне в этом музее запомнился дневник солдата-пограничника, который делал записи в вахтенном журнале ночью 22 июня. Сначала его почерк был аккуратным. Он писал, что начались странные выстрелы, слышится шум, как будто на границе движется колонна танков. Полетели самолеты. И постепенно в этом дневнике его почерк из аккуратного превращается в нервный, а потом почти в неразборчивый. По почерку чувствуется волнение солдата. Он вдруг понял, что началась война! А как об этом записать, не знает. И сойти со своего поста не может. А война движется прямо на него!
В этом музее меня так много впечатлило, что мы с моим другом Александром Четверкиным решили поставить спектакль по судьбам советских разведчиков во время войны. Мы сделали такой спектакль. К сожалению, смотреть его тоже было дозволено только тем, кто давал подписку о неразглашении государственной тайны. То есть сотрудникам Лубянки.
Наш театр я назвал Театром драмы и комедии на Лубянке. Однажды даже пошутил в присутствии двух представителей парткома КГБ, перефразировав Станиславского: «Театр, который не начинается, а
