- Почему же так долго пропадал там?

- Ловил поджигателей.

- И поймал?

- Малость.

- Кто же они?

- Казаки.

- А что это такое?

- Никто не знает. Прозываются так, вот и все. Приплыли из-за моря на лодках. В Синопе сожгли все, разграбили, захватили коней - и сюда.

- Не побоялись Стамбула?

- А чего им бояться?

Михримах остановила коня, долго смотрела на визиря. Видела многих спокойных людей, среди них самый спокойный - отец ее, султан Сулейман, но такого человека, как этот бывший султанский конюх, найдешь ли еще на свете.

- Почему же не расскажешь о них?

- А что рассказывать? Они вошли в Ускюдар, а я наскочил на них. Нас было больше, мы и одолели. Семьдесят и двоих отвез в Эди-куле. Их вожака тоже. Теперь грызет свои кандалы.

- Как это - грызет?

- Зубами. Лютый человек и силой обладает неистовой.

Михримах пришло на ум: это с Украины, с материнской земли! Рассказать ей! Немедленно! Ведь была она не просто девушкой, а султанской дочерью, настроения у нее менялись с такой скоростью, что даже сама не успевала удивляться. А уже в следующее мгновение воскликнула:

- Поведи меня туда!

- Куда, ваше высочество?

- О аллах, какой ты недотепа! К тому казаку! Я хочу его видеть!

- Казак - пока на свободе. А в Эди-куле ни казака, ни человека.

- Хочу его видеть!

- Ваше высочество, даже имам не поможет повешенному.

- Сказано тебе! Пойди скажи моим евнухам, они проведут туда и без тебя.

Евнухи торчали на Ат-Мейдане, не спуская глаз с Рустема-паши и Михримах, так, будто визирь был котом, а принцесса птичкой или мышью.

- Эти проведут, - пробормотал Рустем. - Эти проведут и заведут куда хочешь. А вам бы, ваше высочество, не следовало идти в то паскудное место.

- Не твое дело!

- Я только к тому, что когда воз разбился, то всегда найдутся охотники указать дорогу, да только ведь ехать не на чем.

У Михримах снова сменилось настроение.

- Не хочу я туда ехать. Это, наверное, так страшно. И этот казак... Как его зовут?

- Казак, да и все.

- Имя?!

- Что имя? Для мертвых все равно. Сегодня он еще зовется Байдой, а велит его величество султан - и...

- Байда? Что это такое?

- А кто может знать? Наверное, человек, который любит пить и гулять, ну, и от нечего делать помахивает сабелькой.

- Я пошлю ему сладостей.

- Ваше высочество! Какие же сладости для человека, которому завтра отрубят голову? Уж если посылать, то меду и водки.

- Что это такое?

- Напитки, которые употребляют христиане, чтобы поднять дух.

- Разве не поднимает духа молитва?

- Молитва - для правоверных. От нее они даже пьянеют, точно так же, как от крови.

- Как ты смеешь? Правоверные пьют только воду.

- Ваше высочество, водой они уже запивают. А пьют кровь. От нее и пьяны. Как сказано: 'Купайтесь в их крови'.

- Пошли тому казаку то, что нужно. И скажешь мне завтра.

А самой снова не давала покоя мысль: 'Рассказать ее величеству султанше! Немедленно рассказать матери! Ведь это же с ее земли! Все ли там такие?'

А к Рустему снова обратилась придирчиво:

- Разве никогда раньше не было казаков в Эди-куле? Почему я не знала?

Он был спокоен:

- Ваше высочество, они не добирались до Эди-куле. Слишком далеко. А этот добрался. Забыл о мудрости: прежде чем украсть минарет, подумай, как его спрятать.

Что начинается несчастьем, заканчивается тоже несчастьем. Всегда о самом главном узнаешь слишком поздно. И хотя весть о казаках в Эди-куле, словно бы состязаясь, принесли ей Гасан-ага, Михримах, даже сам султан, Роксолана знала, что уже поздно, что ничем не поможешь, да еще и этот неповоротливый и неуклюжий Рустем на этот раз проявил неуместную резвость и дал Сулейману прекрасный повод выставить перед всем Стамбулом виновников ужасного пожара, сожравшего чуть ли не половину столицы, обвинив этих несчастных, не спрашивая их провинности, ибо побежденный всегда виноват и всегда платит самую высокую цену.

Гасан приходил к ней каждый день, она допытывалась:

- Как они там? Что делает тот, которого ты называешь Байдой?

- Ваше величество, он поет.

- О боже! Что же он поет?

- Песни. Сам слагает их для себя. Последняя такая: 'Ой, п'є Байда мед-горiлочку, та не день не нiчку, та й не в одиночку!..'

- Это Михримах послала ему еду и питье. Мое дитя!

Гасан-ага печально улыбнулся одними глазами. Если бы султанша могла видеть, как ест и пьет Байда в подземельях первого палача империи Джюзел-аги...

Но женщине не всегда надо знать, видеть, она наделена непостижимым умением чувствовать. Неожиданно весь мир для Роксоланы замкнулся на этом странном Байде с его казаками, жила теперь в каком-то лихорадочном напряжении, ждала каждый день вестей из Эди-куле, гоняла туда Гасана, дважды вызывала к себе Рустема-пашу и оба раза прогоняла с не присущей ей злостью, ибо ничего иного не мог вызвать в ней этот неуклюжий и так по-глупому предупредительный босняк, пожелавший превзойти всех султанских визирей на чужом горе. И это она возвратила этого нелюдя из забвения, призвала в столицу!

Она мучилась от затаенных мыслей, тревожных желаний, невысказанных просьб, которые готовила для султана. Что придумать, как подойти к Сулейману, о чем просить? Ей почему-то казалось, что она не сможет жить в этих дворцах, если не воспользуется на этот раз своей властью, чтобы помочь людям, в жилах которых течет родная кровь, голоса которых стонут где-то в подземельях точно так же, как стонал здесь в рабстве ее голос, в глазах которых те же самые вишневые звезды, что и в ее глазах.

Султан, словно бы почуяв посягательство на свою власть, в эти тревожные дни избегал Роксоланы. Может, встревожился, когда увидел, как засверкали ее глаза от известий о заточенных казаках, может, донесли ему, что Михримах посылала этим разбойникам напитки и еду, - он допустил к себе Рустем-пашу,