Стас разжал пальцы, виновато отступил на шаг.

— Вы извините, что я так… я просто видел вас, и… Не знаю, не могу это объяснить нормально, просто… — он сбивался, не в силах подобрать слова. — Я просто хотел попросить вас, чтобы вы не делали этого, — собравшись с силами, выпалил он, поднимая голову.

— Я не понимаю…

Стена восстанавливалась с пугающей скоростью.

— О том, что вы собирались сделать, — сказал Стас, его взгляд стал жестким. — Вы смотрели на машины и думали, что они несутся с достаточной скоростью, чтобы удар был смертельным. Вы потеряли дочь и не хотите жить, считаете, что не имеете на это права. Я видел вашего сына, и понимаю, что он вас не удержит — просто не захочет, такая мразь, как он…

— Молодой человек, вы говорите о моем сыне! — она зло сощурилась, в глазах блеснула яростная, тигриная готовность защищать своего детеныша. — Будьте добры выбирать выражения, когда говорите о моем единственном сыне! — уже тише и спокойнее добавила женщина.

Стас не нашелся, что возразить. Нет, он мог сказать все, что думал о малолетнем эгоисте, но это ничего бы не дало. Материнская любовь слепа, и иногда это хорошо… жаль, что только иногда.

— Простите, я постараюсь быть корректнее, — проговорил он.

И тут до собеседницы дошло, о чем начал говорить этот странный юноша.

— Что вы имели ввиду, говоря, что я смотрела на машины и думала… — начала она.

— Именно то, что сказал. Я не смогу ничего объяснить, но… вы обещали меня дослушать, — перебил ее Ветровский. — Вы хотите покончить с собой, я это знаю. Вы чувствуете себя никому не нужной, вы знаете, что сыну вы… не очень нужны, вы потеряли любимую дочь. Вы считаете, что на вас всем наплевать, никто не огорчится, если вас не станет, а вы воссоединитесь с дочерью. Просто скажите, я ведь прав.

Не отрывая завороженного взгляда от темно-карих глаз собеседника, она медленно кивнула — и словно бы в один миг лишилась последних сил. Опустила голову, устала осела на скамейку, пряча лицо в ладонях.

— Вы правы, — глухо произнесла женщина. — Вы правы. Да, я никому не нужна, сын меня не любит, моя дочь умерла — а я почему-то осталась жить. Это несправедливо, что я жива, когда Лены нет. И я хочу это исправить. И исправлю. Вы во всем правы, — она говорила короткими, оборванными фразами, явно пытаясь сдержать, не показать рыдания. — Чего вы хотите?

— Я хочу только сказать, что нет людей, которые никому не нужны, — тихо ответил Стас, до боли стискивая кулаки — он вспомнил, как сам был уверен в собственной ненужности, и как все изменилось после встречи с Вениамином Андреевичем. — Вы потеряли дочь… я не буду говорить, что понимаю, как это больно, потому что я не могу понять в полной мере, каково это, и никто, кто через такое не прошел, не сможет понять. Но совсем недавно я потерял своего отца, которого очень любил. И в какой-то степени я все же могу вас понять. Знаете, он не был мне родным. Он взял меня с улицы, голодного, озлобленного, малолетнего наркомана и бандита. Он сделал мне документы, он усыновил меня, помог поступить в институт, он… он научил меня быть человеком. А потом его убили. Пока я не встретил его, я тоже был уверен, что никому не нужен, а теперь точно знаю — не бывает тех, кто никому не нужен, просто некоторые люди еще не нашли тех, кому они нужны.

— Но как найти? — уже не сдерживая слез спросила она, поднимая голову. В ее взгляде, все таком же потерянном и полном жгучей боли, затеплился едва различимый, еще очень маленький, готовый в любой миг погаснуть, но все-таки уже живой огонек надежды. — Как найти, где искать? Просто ждать?

— Можно — ждать, — кивнул Стас. — Но если ждать, не прикладывая усилий, то можно и не дождаться. Вы потеряли дочь… Знаете, сколько никому не нужных детей, брошенных родителями, содержится в нечеловеческих условиях в детских домах? Каждый из них, как бы не казался замкнут и озлоблен внешне, мечтает всерьез только об одном — обрести семью, найти тех, кого можно будет любить, и кто будет любить. Они нуждаются в том, чтобы быть нужными просто так, чтобы просто жить — и быть нужным.

— Найти Лене замену? — голос женщины дрогнул, она покачала головой. — Нет, я не…

— Вы никогда не найдете замену дочери, — оборвал ее Стас. — Вы просто найдете маленького человечка, который будет в вас отчаянно нуждаться, которого вы сможете любить и который будет любить вас. И самое главное — вы сможете воспитать его человеком. Я ни в коем случае не агитирую вас, не говорю, что следует поступить именно так, я просто называю как минимум один выход.

— Ребенок из детского дома… — проговорила она, словно пробуя мысль на вкус. — Ребенок из детского дома… Но мало ли кем могли быть его родители? А если наркоманы, или убийцы…

Стас отступил на шаг, его взгляд стал холодным.

— Это вам решать, что важнее: дать шанс маленькой жизни или же решить, что риск слишком высок. Любовь и правильное воспитание способны изменить даже закоренелого наркомана и бандита, поверьте, я проверил это на себе. Решать вам. Я лишь назвал один из вариантов. Подумайте. Может быть, именно в эту минуту в холодной постели без одеяла и белья плачет девочка, потерявшая недавно родителей и оказавшаяся никому не нужной.

— Откуда вы знаете так много о детских домах?

— Я состою в благотворительной организации, занимающейся помощью одному такому дому, — легенда давно была отрепетирована, и Стас выговорил ее без малейшей запинки — впрочем, легенда уже стала частью реальности. — Простите, мне пора. Если надумаете — адреса детских домов Петербурга можно узнать в городской сети.

Он развернулся и, не оборачиваясь, быстро пошел обратно к зданию крематория. Все что Стас мог, он сделал, дальше решать будет она сама. Жить и быть нужной тому, кто как никто другой в этом нуждается — или сдаться.

Люди всегда должны решать сами, что для них важнее.

— Кирилл должен был стать великолепным хирургом, одним из лучших в городе, а возможно — и в стране. Это огромная потеря для медицины. Я от лица Петербургского центра хирургии приношу соболезнования родным и близким Кирилла.

— Кирилл был прекрасным студентом, он всегда хорошо учился, и я не припомню сейчас юноши более любознательного, инициативного, и в то же время исполнительного, чем он. Это большая потеря для нашего института…

— Кир был прекрасным другом, он никогда не отказывался помочь с учебой, объяснял непонятные моменты, умел поддержать в трудную минуту…

— Кирилл был на редкость добрым и отзывчивым человеком, — твердо сказал Стас, когда очередь дошла до него. — Он помогал группе «Серебряный Ветер» всем, чем только мог, он покупал для детей вещи и присылал волонтеров, он сам, несмотря на свою занятость, участвовал в ремонте спален в детском доме… Дети очень горюют по нему. Смерть Кирилла — огромная потеря для всего человечества, — закончил он под удивленными взглядами присутствовавших.

Да, с первой встречи мнение о Бекасове у Ветровского изменилось кардинально. В тот раз уставший после первого благотворительного вечера и разозленный «проверкой», которую устроил Кирилл, Стас счел веселого пятикурсника эдаким баловнем судьбы, которому все преподнесено на тарелочке с рождения — деньги, влиятельность, успешность, красота, ум… Вторая встреча изменила все — перед Стасом стоял человек, умеющий ставить цели и добиваться их собственным трудом, знающий цену, нет, бесценность доброты и любви, искреннего уважения, сочувствия, способный на бескорыстность и сострадание, и готовый тратить немалую часть времени, средств и сил на такое «бесперспективное» занятие, как благотворительность. Быть может, пройди чуть больше времени, и они смогли бы стать настоящими друзьями, но страшное, безумное в своей нелепости самоубийство перечеркнуло все.

Слишком страшное и слишком нелепое, чтобы в него можно было поверить.

Малый зал казался слишком тесным для собравшихся — проводить Кирилла пришли, кроме его родителей и нескольких близких друзей, некоторые преподаватели ВИПа, два врача из центра хирургии, у которых Бекасов проходил практику, и бесчисленное количество студентов — некоторых Стас знал, они состояли в волонтерской группе под патронажем «Серебряного Ветра», некоторых встречал в коридорах, кого-то видел впервые. Зал не смог вместить единовременно всех желающих и потому студенты заходили