объединения, которая «творческая».
Я не буду говорить, что все очень просто. Все не просто. Реализация одного только этого проекта стоит сил, времени и денег. Не рассчитывайте, что вам с первого раза удастся даже отбить затраченные на вечер средства — но вероятность есть. На второй вечер людей придет больше. Не бойтесь экспериментировать, не бойтесь действия! Если вы действительно хотите построить в нашем мире Орден, если вы действительно хотите сделать этот мир лучше — дерзайте! Это в наших — и ваших — силах! Нужно только желание и готовность работать. Поверьте личному опыту, если эти две составляющие присутствуют — то вероятность успеха более чем высока».
Закончив набирать очередное письмо, прогнав его через шифровальную программу и отправив, Стас устало откидывался на спинку стула и на несколько минут замирал, не шевелясь и почти не дыша. Идеи Ордена захватывали его с головой, рождались все новые и новые проекты, к сожалению — пока что не реализуемые в силу нехватки финансирования, но ведь рождались же! С начала учебного года Ветровский планировал организовать для своих — тех, кому доверял полностью — занятия в школе единоборств: на эту мысль его натолкнула история с Аликом Гонориным, которого избили двое старшекурсников, когда он во всеуслышание объявил, что один их приятель украл у него мобил. Вора с позором вышвырнули из института, перед этим заставив купить Алику новый мобил взамен украденного и уже проданного — ректор Витценко старательно блюл репутацию своего учебного заведения — но дружки «пострадавшего» решили отомстить «стукачу». Тогда-то Стас и задумался: аарн в большинстве своем не отличались особыми боевыми навыками, и все, как один — за исключением, пожалуй, самого Стаса — были полностью лишены хамоватой наглости, которая порой действует на задиристых, но трусливых хулиганов почище реальной угрозы. Обдумав все, Ветровский решил организовать для всех желающих занятия. В идеале он хотел бы снимать зал и индивидуально заниматься с тренером из «своих», но в силу отсутствия тренера, идеал пока что оставался недостижим.
Завтра начинался сентябрь. Первый день второго учебного года. Стас ждал начала занятий с напряженным предвкушением — наконец-то! Будет чем занимать себя почти полные сутки, оставляя на сон необходимые четыре-шесть часов! А главное — завтра он увидит Годзальскую и, если повезет, даже сможет с ней поговорить. Если же повезет совсем серьезно — то, быть может, даже узнает что-нибудь о крылатом убийце.
II.VI
Со стороны — игра, и кажется, как будто Две стороны совсем вошли во вкус.
Есть такие дни, которые заранее, вне зависимости от событий, погоды, настроения и морального состояния, наполнены особенным, только своим предвкушением, эмоциональным фоном и энергией. Новый год, например — даже если не отмечать его, все равно, выйдешь на улицу, и чувствуешь запах елок, пробивающийся, невзирая на мороз, видишь ряженых Дедов Морозов со Снегурочками, и пусть совсем чуть-чуть, но ощущаешь атмосферу праздника. Или восьмое марта с его бесконечными охапками мерзнущих мимоз и женщинами в вечернем метро, что везут букеты — преимущественно, все те же мимозы. Конечно же, первое сентября, первоклассники с гладиолусами в половину их роста и выражениями лиц: «я обязательно выживу», и снова вечером в метро — учительницы с такими охапками цветов, что кажется почти жестокостью подарить еще хотя бы один! А еще, скажем, двенадцатое мая, праздник Мира, день окончания Мировой Войны, всюду черно-желтые георгиевские ленточки, и ветераны в орденах, и молодые идиотки и идиоты, которым хочется надавать по мордам за то, что ленточки эти георгиевские, символ Победы, гордости, славы повязывают едва ли не на трусы.
Впрочем, двенадцатое мая — это уже далекое и хорошо позабытое прошлое, оставшееся навсегда там, в другом мире, мире, где еще не было чудовищного катаклизма две тысячи двадцатого года, когда доведенная до грани гибели планета обрушила на головы старательно уничтожающего ее человечества такие стихийные бедствия, каких не могли измыслить даже самые изощренные режиссеры и сценаристы фильмов-катастроф. Многое, очень многое осталось там. Двенадцатое мая — в том числе.
А вот первое сентября осталось. Гладиолусы, выращиваемые заботливыми бабушками на дачных участках, сменились яркими оранжерейными розами и герберами — у тех, чьи родители могли себе позволить себе покупать живые цветы, конечно же. Сменили вид школы, облекшись красивой отделкой и обзаведясь пришкольными территориями — просторными, убранными. Изменились классы, теперь полностью оборудованные компами. Стали совсем другими учителя: теперь это были строгие профессионалы, для которых ученики являлись не больше и не меньше, чем инструментом отрабатывания заработной платы. Хотя справедливости ради надо признать: деньги свои новые преподаватели отрабатывали честно.
Прежними остались только дети. Да и то — лишь на первых порах. Дети быстро начинали понимать, что главная ценность в этом мире — деньги. Девочка-ботанка, в первых классах принципиально не подсказывавшая никому, всенепременно давала списать на контрольной — разумеется, не бесплатно. Шестиклассник — золотые руки выполнял на уроках труда задание за себя и еще одного парня, с которым даже не разговаривал — за деньги. Дружили — по выгоде: либо с одноклассниками своего круга, либо с теми, кто мог быть чем-то полезен.
Самым же удивительным явлением во всем этом кошмаре оказывались студенты. Эти самые вчерашние дети, уже к пятому классу не мыслящие дружбы без выгоды, почему-то отбрасывали всяческие «сословные различия», веселой гурьбой вливаясь в огромные вестибюли alma mater. Разбивались на группки и парочки, плавно перетекающие одна в другую, делились новостями, обменивались впечатлениями, оставшимися от летних каникул, присматривались к новичкам-первокурсникам…
Студенты были точно такие же, как в страшно далеком прошлом, оставшемся за гранью двадцатого года.
Олег чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Нет, он вовсе не был одинок и неприкаян, к нему то и дело подходили знакомые, приятели, однокурсники и ребята из «Мира», как пафосно обозвал их организацию Савелий Кашемиров, еще недоучившийся, но уже весьма грамотный и способный пиар- менеджер. Олег мог присоединиться к очень многим компаниям, перекинуться парой слов с несколькими преподавателями и поздороваться за руку с ректором, зайдя к нему в кабинет.
Вот только все это было неправдой. Этот Олег Черканов, спокойный, милый юноша, отличник, душа компании, никогда не отказывавший в помощи — он был фальшивым от гладкой, «прилизанной» макушки и до самых пяток — такой, каким его знали большинство студентов ВИПа. Был и другой Олег Черканов: холодный, сдержанный, жесткий и в чем-то даже жестокий, прекрасно умеющий использовать все окружающее и всех окружающих, без особых сложностей играющий чувствами людей, незримо вынуждая их действовать так, как было выгодно ему — словом, такой, каким его знали преклоняющиеся пред своим предводителем ребята из «внутреннего круга» организации «Мир».
Проблема заключалась в том, что этот второй Черканов с настоящим Олегом имел общего ничуть не больше, нежели первый. И каждый дружелюбный взгляд, каждое похлопывание по плечу, каждое рукопожатие и уважительный наклон головы, все это, даже в самом искреннем проявлении, все равно оставалось ложью.
Вторую половину августа Олег провел в области, полностью арендовав маленький двухместный домик в захиревшем лесном отеле «Сосновая роща» на берегу озера. Кроме него, постояльцев в доживающей свои последние дни «Роще» не оказалось, и молодой человек две недели провел в полном одиночестве. Домик был оборудован всем, что необходимо для жизни: маленький холодильник, загодя набитый продуктами, плитка, шкаф с минимумом посуды и даже старенький комп с плазменным экраном, подключенный к телевидению и имеющий возможность настройки выхода в инфосеть. Впрочем, комп Олег так ни разу и не включил. Все эти дни он читал, гулял в одиночестве по лесу, иногда — купался в озере, благо, август выдался на удивление теплым. Мобил Черканов отключать не стал, но сменил чип-карту, оставив новый номер только самым близким соратникам на случай форс-мажорных обстоятельств.
А еще Олег думал. Много и усиленно. Его давно не покидало ощущение, что он где-то ошибается,
