- Беру тебя, лекарь, с твоим Иваницей в полон, - засмеялся князь, когда, переодетые в сухое, оба расположились за длинным столом напротив Юрия; и снова немало удивлен был Иваница, потому что не приходилось ему еще садиться за стол с князьями - дальше бояр и воевод не пробивался.

- Задобрить нас хочешь? - все еще не поддавался Дулеб.

- А зачем? Жалость меня берет, когда вижу суетность усилий. Ты бы снова утопал в холодных водах, а там, может, выбрался бы на сухое, и куда же дальше?

- Сказал: искать убийц, укрывшихся в твоей земле. А может, ты сам их спрятал?

- Ежели сам спрятал, лучше ведаю, где искать. Посиди возле меня, а я найду их и приведу к тебе.

- Убийц приведешь? - не поверил Дулеб.

- Ежели они здесь и ежели убийцы. Ты сам вскоре убедишься.

- А ежели выдадут тебя, твою вину?

- Почто забегать в такую даль? Прежде чем вепря зажаривать, убей.

Чашник наполнил всем посудины для питья, но не отступил назад, как заведено повсюду у князей, а встал за столом, обратился к Юрию:

- Дозволь, княже, слово молвить?

- Говори. - Князь отхлебнул пива, буднично заметив: - Сладковатое.

- Свежее, - сказал чашник так, будто не просил только что разрешения говорить нечто торжественное, а затем сразу же и начал: - Есть у меня притча про коня. Был себе князь, а у князя конь. Но не об этом коне идет речь. Потому что набежали половчане, или же еще какая сила надвинулась на землю, князь повел дружину, а тут под ним убили коня. Взял у воеводы - и того коня убили, потому как ведомо: кони беззащитнее людей, гибнут чаще.

- Что-то ты долгое начал, - бросил Юрий, отодвинув ковш. - Я вот попиваю пиво, а все другие ждут, пока ты закончишь речь...

- Речь моя скоро закончится, княже. Но будет у нее такой конец, который имеет продолжение, то есть и не заканчивается еще. Начало же известно: идет битва, а у князя и коня уже нет. И нигде нет коней. Погибли. Или же не вынесли похода, потому как очень жирные да холеные. Что же тогда? Метнулись отроки сюда-туда, глядь, а там ратай скребет свою нивку сохой, а в соху запряжен коник гнедой, хлипкий, словно бы и не конь, а лишь голова, да четыре ноги, да хвост. Делать нечего: оттолкнули ратая, чтобы не надоедал причитаниями о своей скотинке, забрали его клячу, повели к князю: садись и веди нас! Сел князь и повел. Долго ли, коротко ли длился тот поход, а только враг был разбит, княжеское войско захватило неисчислимую добычу, были там богатства, были рабы, были и кони, но князь не пересел со своего гнедка, ибо тот стал ему как брат. И вот так возвращался князь в стольный град земли своей, а там уже готовили пышную встречу: жены в золоте, в серебре, в паволоках и цветах выходили на городские валы, боярство цепляло к драгоценным мехам золотые цепи, священники надевали золотые ризы и кадили ладаном в соборах и на улицах, по которым должен был проезжать князь. Ну, все бы оно так и закончилось, как начиналось, и притча моя была бы ни к чему, да подползли к княжескому уху шептуны-сладкопевцы: и купола на церквах киевских, дескать, золотые, и ворота в городе золотые, и улицы засыпаны красным цветом, и жены выглядывают своего князя пригожие, как розы, так разве же не должен князь появиться на белом коне, с красным седлом, золотой уздой, и чтобы челка золотая, и чепрак тоже - красный в золоте.

И забыл князь обо всем, пересел на княжеского, убранного для золотого Киева во все золотое коня, а гнедка бросил у дороги, - его привязали к обломанному дереву; никто не подбросил ему сена, и грустно посматривал конек, как его князь под напевы серебряных труб въезжает в Золотые ворота Киева, а уж что думал этот конек, того никто не знает. Потому-то и прерву здесь свою речь, и давайте выпьем за нашего князя Юрия, чтобы он никогда не сменил неказистого суздальского конька на раскормленного, украшенного золотом и серебром киевского. Здоров будь, княже Юрий!

- Здоров будь! - закричали все остальные и опрокинули всяк свой ковш; вынуждены были пить и гости, хотя к Иванице слово 'вынужден' следует употребить с оговоркой, потому что ему все как-то сразу пришлось по душе: и удивительно вольные молодые дружинники князя, и их речь, даже их вид; Иваница хорошо разбирался в людях, он тотчас же понял, что князь, которого окружают такие непривычно раскованные люди, и сам, наверное, необычный, особенный князь, а ежели это так, то почему бы и не выпить за его здоровье. Что же касается лекаря, то он держался с подчеркнутой учтивостью, вот и все, что можно сказать.

Юрий свободной рукой привлек к себе чашника, обнял.

- Спасибо тебе, - промолвил он с неподдельной искренностью. - Не сменяю, ты правду сказал. Да Киев и не пришлет мне золотого коня. Ждал я не дождался, наверное, и не дождусь уже. Теперь вижу и знаю. И не сладкопевцев присылает, а с речью горькой и оскорбительно-неправдивой. Что, лекарь: сказать моим людям, зачем ты прибыл в наши края?

- Преждевременно, - спокойно ответил Дулеб, хотя трудно было здесь сохранять спокойствие: все указывало на то, что стоит князю лишь повести бровью, как обоих киевских пришельцев эти здоровые молодцы растерзают без колебания и сожаления, - такую безграничную влюбленность в Юрия можно было прочесть в их глазах, на их лицах, ощутить в каждом движении плеча, руки. Игра была смертельная, началась еще в тот день, когда отправился Дулеб, никем не посланный, к Юрию; теперь у него была единственная защита: собственная сдержанность, мужество и правда, ради которой он жертвовал даже своей жизнью. Все остальное зависело от воли Юрия. Князь тоже знал это очень хорошо и мог вдоволь поиграть с простодушным правдолюбцем киевским, а игры, как явствовало из молвы, Юрий любил бесконечно.

- Придется нашего конька вводить в Золотые ворота киевские? - то ли спросил своих, то ли утверждал Юрий, а затем внезапно обратился к Дулебу: - Почто не хочешь открыть свои намерения перед всеми?

- Только умы ограниченные надеются одержать победу при стечении людей.

- А ты по апостольскому примеру считаешь, что врагов следует разбивать поодиночке?

- Не хочу считать тебя, княже, ограниченным умом.

- Но и себя не забудь.

- И себя.

- Хвала за откровенность. Ты неуступчив и жесток, как все правдолюбцы. - И снова неожиданно, без видимого перехода, ко всем: - Так, может, песню?

- А какую, вацьо? - с готовностью обратился к князю растаптыватель его сапог. - Про седло или про весло?

- Про князя Иванка.

И сам сразу же начал, а все подхватили, даже Иваница.

Гей, там, на лугах, на лугах широких,

Там же горнть-сяэ терновий вогник,

Сам молод, гей, сам молод!

Сам молоденький на кониченьку,

Сам молод!

Коло вогню ходить широкий танок,

А в танку ходить княгиня Iванка,

На голiвоньцi сокола носить,

В правiй рученьцi коника водить,

В лiвiй рученьцi гусельки носить.

Нiхто не бачив, лиш княжi слуги,

Скоро ввидiли, князю сказали.

'Ой, їдьте, їдьте, Iванка зв'яжiте,

Iванка зв'яжiте, сюди приведiте.

Соколонька пустiте до сокiльницi,

Гусельки шмарте до гусельницi,

Коника вставте до кiнничейки'.

Соколик квилить, головойки хоче,