Но женщина и не слышала его, - ей нужно было выплакаться во что бы то ни стало перед самой собой, а не перед мужем и даже не перед этими двумя, из которых Немой все равно не слыхал, о чем она голосит, зато должен был знать ее материнское горе! И она продолжала голосить дальше, не слушая добродушного ворчанья Положая.

Когда кукушка будет куковать,

У нее я буду вопрошать:

'Не видала ль моего сыночка?'

Прости ж меня, дитя мое,

Что я не уберегла тебя...

Тут Лепетунья уставилась на Немого, но он прятал глаза, отводил взгляд, он должен был сообщить этой дорогой для него женщине утешительную весть потом, а сейчас не мог выдать себя в присутствии Шморгайлика. Лепетунья же поняла так, что Немому стыдно, никого она так не возненавидела бы теперь, как этого проклятого насильника, который взял ее когда-то и долгие годы держал в покорности, а теперь отплатил вот чем. Она затормошила Положая, вырывая его из дремы, закричала ему в лицо:

- Что же ты мешкаешь! Сын твой где? Что с ним сделал этот безъязыкий, почему не свернешь ему голову!

- Хватит, - нетерпеливо сказал Шморгайлик, - пойдешь с нами, Положай, а ты, баба, не кричи, ежели не хочешь...

Положай медленно встал и шагнул к тем двоим, но ведь Лепетунья не хотела отдавать еще и мужа, раз уж у нее отобрали, не спрашивая, сына. Она метнулась к Шморгайлику, сама не зная, что намеревается ему сделать, а тот выставил на нее свой острый локоть и только хотел было толкнуть женщину в грудь, как сам очутился на полу.

- Ты чего толкаешься? - закричал он, вскакивая так быстро, как это мог делать только Шморгайлик, которого часто избивали, и подскочил к Положаю, потому что считал, что толкнул его именно он. Но он еще и не приблизился к Положаю, как снова полетел, теперь уже в другую сторону. На этот раз он не торопился вставать, а лежа косил глазами то в одну, то в другую сторону, увидел, что Положай стоит вместе с Лепетуньей, а к ним он не дошел, следовательно, не они его и толкали; кроме них в доме был только Немой, получалось, что это Немой с ним так недостойно обращается, но убеждаться в этом Шморгайлик не имел охоты, не решался также угрожать Немому, ведая о его диком нраве, поэтому просто затаил в себе чувство мести на будущее, тихо встал, отошел к двери и уже оттуда, с безопасного расстояния, мрачно сказал Положаю:

- Пойдешь с нами. А ты, баба, сиди на месте, покуда Воевода не велит!

Положай пошел наконец тоже к двери. Лепетунья, естественно, хотела следовать за ним, но тут Немой взял ее за руки, взял крепко, хотя и дрожал весь от скрываемого в себе, известного лишь ему, и вот так подержал Лепетунью, пока вышел Положай, и смотрел на нее как-то так необычно, что женщина затихла, успокоилась и даже согласилась мысленно с тем, что ей нужно оставаться дома и ждать Положая.

Немой догнал тех двоих уже в конце улицы, пошел рядом с Положаем, чтобы придать ему хоть чуточку бодрости. Из-за своей обособленности от мира он не знал о глубоко затаенной хитрости Положая, о хитрости, которую не могли раскусить даже люди, наделенные ушами для слушания и языком для выспрашивания. А Положаю как раз и пригодилась эта его хитрость, и он охотно пустил ее в дело, почти весело шагая рядом со Шморгайликом и обдумывая наперед, что он будет говорить Воеводе, ибо еще в хижине между ним и Немым произошел не замеченный никем обмен взглядами, из которого Положай смекнул, что Маркерий не пойман, следовательно, Лепетунья напрасно и голосила по нему; его же вызывают к Мостовику, чтобы выспросить, не знает ли он чего-нибудь о сыне, не прячет ли его где-нибудь. Так решил Положай, и решил почти правильно, если не принимать во внимание некоторых мелочей; собственно, и Шморгайлик с Немым убеждены были, что Воевода допросит Положая перед тем, как бросить его в поруб.

В Мостище уже все знали, что стряслось в таинственном воеводском доме. Никто словно бы и не уведомлял мостищан специально, однако слух распространился в один день по всей слободе, так что не осталось уголка, куда бы он не проник. Как там было на самом деле между Воеводихой и Маркерием, доподлинно никто не ведал, вместе с тем никто и не верил в пущенную Воеводихой или кем-то там другим сплетню о неудачных посягательствах парня на половчанку, ибо если бы такой парень да пробрался в самые глубины воеводского жилища, то почему бы должна была отказываться от него половчанка? И наоборот: если эта ведьма заманила хлопца к себе, то и он должен был не опозорить себя и всех мостищанских мужчин, а показать ей, где раки зимуют. Разговоров и пересудов было за эти дни много, даже сам Положай встревал в эти пересуды и пробовал обсудить положение всесторонне, как будто речь шла о ком-то совсем чужом, а не о его родном сыне. Лишь пастух Шьо не поверил ни в какие предположения. Он просто высмеял и одних и других, по давнишней своей привычке воскликнул:

- Шьо? Маркерий к половчанке? Да на кой леший она ему сдалась, черная и костлявая?

Однако что ни говори, а стряслось, и стряслось такое, чего и не слыхивали никогда в Мостище, и говорили, что Воеводиха заперлась в своих таинственных покоях, отказывается от еды, заявляя, что готова и умереть вот так, если не поставят перед ней виновника. Мостовик тоже затаился угрожающе, за все дни не выехал со двора, отменил трапезы, не пускал во двор Мытника с женой, видать, из-за их родственных отношений с злоумышленником. Приближалась гроза, о которой даже и думать было страшно.

Но вот, вишь, возвратились из погони Стрижак с Немым и поймали ветра в поле. Теперь что же? А ничего - вот так думал Положай, медленно двигаясь следом за Шморгайликом. А тот ежеминутно оглядывался и нетерпеливо покрикивал:

- Живее!

- А куда торопиться? - бормотал Положай. - И зачем спешить, ежели человеку некуда спешить?

- Скорее! - кричал Шморгайлик, дабы выразить свою власть над этим увальнем. - Скорее, Воевода ждет!

- А ежели ждет, так и подождет, - обращаясь уже к Немому, спокойно промолвил Положай, не прибавляя ходу.

Он не мог спешить еще и по той причине, что хотел заблаговременно представить весь тот разговор, который должен был произойти между ним и Воеводой.

Мостовик, ясное дело, сразу же спросит, где Маркерий. Тут можно ответить всяко, скажем, стоял же парень на мосту и оттуда пропал. Как с моста в воду. А мост чей? Воеводский. Ну, так при чем же здесь отец с матерью? Или же можно запустить Воеводе еще и такое: дескать, может, Маркерий рванул после наук Стрижака в еще большие науки в киевские монастыри к монахам.

Однако Мостовик, видно, не даст поговорить вдоволь, а сразу же набросится с расспросами, не прячет ли Положай своего сына. Что ему ответит на это Положай? Не знает ни он, ни его жена, где сын и куда пропал, но известен им вельми его нрав. Парень у них такой, что стоит лишь пальцем к нему прикоснуться, прикрикнуть или слово не так сказать - и только его и видели, и дома не ночует, и может где-нибудь три дня блуждать, или коней пасти в плавнях, или с дядькой-пастухом будет пропадать где-нибудь, а ты ломай себе голову. Однажды мать на него накричала, так он на грушу взобрался на самую верхушку, да и спрятался там в ветвях и просидел до поздней ночи. А ночью на эту грушу сыч прилетел, чтобы пугать своими криками бедных людей. Только было хотел, проклятый, закричать по привычке, но увидел сидящего на груше, и крик у него застрял в горле. Придвинулся он ближе, чтобы рассмотреть, кто же там сидит. 'Разве сыч такой глупый?' - спросит Воевода. 'А разве ж я знаю? - ответит ему Положай. - Может, и глупый'.

Вот так они и поговорят с Мостовиком, и тот узнает о нраве Маркерия и будет спокойно ждать, пока хлопец где-то набегается и возвратится в Мостище, а тем временем и Воеводиха, может, оставит свои половецкие прихоти и примется за еду и питье, ибо и так уже похожа на засушенную саранчу.

Положай так складно построил разговор с Воеводой, что даже повеселел и хитро подмигнул Немому, ибо понимал, что его старый товарищ пришел вместе со Шморгайликом не ради помощи воеводскому прислужнику, а для того, чтобы в трудную минуту не дать своего друга в обиду. Немой, правда, не ответил на подмигиванья Положая, но это не беда.

Беда началась на воеводском дворе. Все хитро выстроенное сооружение Положая сразу же рухнуло, потому что Мостовик не захотел не то чтобы разговаривать с приведенным, но даже взглянуть на него.