– Я не искал моего нового друга, – неожиданно прервал ее рассказ император, – он нашел меня сам. Кто-то пустил отвратительный слух о моем тайном недуге, и вот этот человек поспешил ко мне. Дабы помочь.

Евпраксия встревоженно взглянула на императора. Какой человек, какой недуг? Разве что всеобщую испорченность посчитать недугом?

– Ваше величество, я слышала, что в здешних болотах легко подхватить лихорадку, – предупредила Евпраксия сочувственно и просто.

– Он заверяет меня, что все вернется, – сказал император, не слушая женщину, упорно обшаривая глазами всю ее.

О чем это он? 'Вернется'? Что вернется? Может, послы, которых нет из Киева вот уж скоро год или более?

– Уже давно у меня нет вестей из Киева. Не смогли бы вы, ваше величество, снарядить еще одно посольство к моему отцу? Или сие надлежит сделать мне самой, снарядив подходящих людей? Однако что тогда скажут об императоре?

Он не слышал ее, не хотел слышать, – только теперь она поняла это наконец! Он упорно вел про свое, про того загадочного человека и про свою, еще более загадочную для ее чистой души, немощь. Подобным недугом, мол, страдали многие. Еще персидские цари. Греческие и сиракузские тираны.

Римские императоры. Чуть ли не все. И когда сам великий Цезарь, а потом этот неудачник Антоний бросались в объятья к блуднице египетской Клеопатре, то, то… почему? В надежде преодолеть… исчерпанность, коя неминуемо наступает у больших государственных мужей. Он император уже 35 лет. Сравнялся в этом с Августом и Карлом Великим. Простому смертному неведомо столь длительное напряжение. Выигрываешь битвы – неминуемо проигрываешь нечто иное. Но кто берет города и целые земли, обязан взять и собственную жену. Это его долг… Ради чего и прибыл к нему новый друг. И следует надеяться…

До сознания Евпраксии суть запутанных тирад пробилась не сразу – слово сквозь чащу по склонам ползло что-то гадкое, липкое, зловещее.

Темные слова, темные намеки. За ними опять замаячил одноногий насильник Заубуш, бес во мраке соборных сборищ, и пятеро тех нагих псов, что хотели обесчестить ее. Наверное, и за новым хищноглазым пройдохой тоже стоит Заубуш. Но ей теперь нет дела до них до всех! Она императрица, но не жена… этого… обессиленного! Не жена, и никогда ею не будет.

Евпраксия встала и молча подошла к двери.

– Я еще не все сказал! – выкрикнул Генрих вослед. – Вы еще не все услышали!

Как это удобно – слышать других, когда хочешь, да еще заставлять их слушать себя, когда им того не хочется.

Но на сей раз оружие Генриха обернулось против него самого. Теперь Евпраксия не захотела его слушать. Но прикидывалась глухой – просто уходила от него, оставляя императора наедине с его немощным бормотаньем!

– Я запрещаю вам беседы с Конрадом! – поспешая за нею, кричал Генрих.

– Все, все запрещаю! Не разрешаю ничего!.. И я приду в вашу спальню сегодня ночью!

Конрад выехал из замка без Евпраксии. Должно быть, молился в церкви Санта-Мария, стыл, потерянный на холодном каменном полу, средь каменных стен, под каменными сводами согнутый тьмой и одиночеством; под вечер, когда возвратился, был еще прозрачней обычного в своей бледности, снисходительно усмехнулся стражникам у ворот и встревоженно оглядел скопленье шумливо-снующих рыцарей на дворцовом подворье. За ним бдительно следили чьи-то враждебные глаза; императора известили, и когда выехал германский король, и когда возвратился, известили также, что при возвращении Конрада сопровождала собака. Да какая там собака – небольшой черный песик, весело помахивая хвостом, вбежал следом за лошадью Конрада в ворота, стража его пропустила, не отваживалась прогнать: кто его знает, пес столь высокой особы, может быть, тоже значительное существо, лучше не связываться.

Про пса императору доложил, конечно, Заубуш. Кто же еще мог осмелиться?

– Где пес? – резко спросил Генрих.

Заубуш не поторопился с ответом. 'Пес'. Слово-то могло касаться и бездомной собаки и… кто его знает, может, и сына императорского, кто в последнее время выказывал слишком опасную близость к императрице.

– Пес в замке, – сказал Заубуш с таким двусмысленным выражением на своем красивом лице, что при случае мог приписать этого 'пса' и на свой счет.

– Спрашиваю про собаку! – уже разгневанно крикнул император.

– И я про собаку, – ответил барон.

– Говоришь, в замке?

– Да, император.

– Приблудный пес?

– Все признаки свидетельствуют о том.

– И ты спокойно стоишь передо мной?

Тут позволил себе удивиться недоуменно даже Заубуш. Неужели он стареет?

– Не постиг, император.

– Того пса могла подослать сама Матильда!

– Вот что не пришло мне в голову, император, в мою старую глупую голову.

– Может, он бешеный, может, это дьявол мор напускает на нас? Может, пес забрался уже и в