грехи свои. Так и вертелся в дьявольском заколдованном кругу. Ибо не зря ведь сказано у самого бога: 'Не будет дух мой перевешивать в человеке, ибо он - плоть'.

После той дождливой ночи, проведенной в хижине Пенька, князь несколько дней постился и молился горячо и ревностно, а потом, когда на дворе была еще большая непогода, словно бы подталкиваемый холодными небесными водами, сорвался среди ночи прямо из церкви, потихоньку вскочил на коня и один, без охраны, без сопровождения и соглядатаев, помчался за Неревский конец, в Зверинец, за речку Гзень. В темной хижине еле теплились остатки костра, Забава спала у глухой стены, Пенька не было дома, он, как обычно, болтался где-то по лесам или же пробовал свежесваренное пиво на Загородском конце. Ярослав молча схватил Забаву, начал закутывать в привезенное с собой огромное корзно, она спросонку негромко вскрикнула, смеялась приглушенно и волнующе; окинув взором хижину, князь снял с шеи тяжелую золотую гривну заморской работы, положил на видное место, чтобы Пенек догадался, куда исчезла дочь, понес Забаву на руках к коню, посадил ее впереди себя в седло, сказал хрипло: 'Держись за меня крепко'.

Она прижалась к нему, он ощутил жар ее молодого тела даже сквозь промокшую одежду, кровь у него в жилах гудела и клокотала темно и отчаянно, он боялся не столько уже за девушку, сколько за себя, попросил ее снова: 'Обними меня за шею!' Она точно так же молча обхватила его шею рукой, прижалась к нему еще сильнее, а ему и этого было мало, попросил еще: 'Обними обеими руками'. Забава засмеялась еще тише; сказала сквозь этот бесовский смех: 'А у меня нет двух рук'. Ярослав сначала не понял, о чем она говорит. 'Как это нет?' - 'А так. Однорукая я. Имею только левую руку. Медведь еще маленькой искалечил'. Он не поверил. 'Как же так? Ты ведь была с двумя?..' Забава смеялась заливисто и насмешливо. 'Слепой был, княже. Ослепленный и сдуревший'.

Он аж отпрянул от нее. В самом деле, бесовское зелье! Обмалывает или, быть может, так задурила ему голову, что он и впрямь не заметил тогда? Но ведь обнимал же ее! Билось у него на груди ее могучее, молодое, как весенние листья на березах, тело! И ее сердце постукивало рядом с его сердцем. 'Ну, обними меня крепче, хоть одной рукой', - попросил он. Забава послушалась. 'С одной рукой ты тоже мне люба. Назову тебя однорукой'. Она продолжала смеяться. Конь осторожно ступал между темными деревьями. 'Назову тебя Шуйца, - сказал князь, - ни у кого не будет такого имени!' - 'А мне все равно', - засмеялась она. 'Будешь всегда рядом со мной', - пообещал Ярослав. 'Почему бы это я должна быть возле тебя?' - 'Потому что полюбил тебя'. - 'Ой, врешь, княже. Куда везешь меня?' - 'А куда бы ты хотела?' Лучше бы не спрашивал. Не знал, что вызовет в ней этими словами адский взрыв, который сотрясет ее тело, нальет его твердой холодностью. Забава качнулась, чуть не упав с коня, смех ее прервался вмиг. 'Что? - крикнула она гневно. - Никуда! Никуда, слышишь, княже!' - 'Ну, что ты, - попытался он угомонить ее, будучи не в состоянии понять, что с ней стряслось, - если не хочешь на княжий двор в Новгород, поедем в Ракому, там никто, никто не будет ведать, будешь там...' - 'А не буду же, нигде не буду твоей наложницей!' - крикнула она почти в отчаянии, почти сквозь слезы, которые тоже оставались непостижимыми для князя. 'Буду всегда собой, свободной, не хочу ничего от тебя!' Она выскользнула из корзна, проворно спрыгнула с седла, утонула во тьме, будто в черной пропасти.

- Шуйца! - испуганно как-то крикнул Ярослав. - Забава! Куда ты?

Она исчезла, будто ее и вовсе не было на свете.

- Возьми хотя бы корзно, простудишься! - крикнул он еще в безнадежность тьмы.

В ответ - ни шороха, ни звука.

Тогда он, озверевший, поскакал на Неревский конец к усадьбе посадника, яростно стучал в высокие деревянные ворота, поднял всех, вызвал под дождь перепуганного насмерть и пропахшего теплыми лебяжьими перинами, разнеженного Коснятина, сказал с понурой твердостью:

- Вели построить для меня дворище в хорошем месте за Зверинцем в далекой пуще, и как можно скорее и лучше. А еще: чтобы никто не ведал, окромя тебя и меня.

Не было на свете таких плотников, как новгородские! В скором времени возник в лесной глуши, словно бы по волшебству, просторный двор, окруженный дубовым частоколом, с привратной и угольными башенками в деревянных узорах, а в том дворе - дом богатый из бревен светлых и звонких, с просторными подклетями, и кладовки, конюшни, варницы, и погреба, и двенадцать берез белых, как снег, во дворе, - старались плотники, еще больше старался Коснятин, чтобы угодить князю, но не угодил, ибо, когда привез Ярослава, тот ничего не сказал, лишь спросил недовольно:

- А церковь?

- Думал, не ты тут будешь жить, княже, - доверчиво сказал Коснятин.

- Делай, что велят.

Церковь ставили стрельчатую, высокую, выше берез, но не просторную лишь бы хватило помолиться одному или двоим, и хотя никто и не знал, зачем возводится таинственная усадьба, все равно хитрые плотники, помахивая блестящими топорами у самой бороды бога, напевали похабные песенки, но и на это князь не обратил внимания и снова сорвался с молитвы и ночью по припорошенной снежком дороге летел одиноко к убогой хижине, растормошил сонного Пенька, а Забава-Шуйца, словно бы ждала князя еженощно и не спала, сразу же согласилась выйти с ним, чтобы не тревожить далее отца, и они остановились на морозе, возле запаленного быстрым бегом коня, снова Ярослав утратил речь и разум, снова гудела в голове у него темная, тяжелая кровь, а Шуйца смеялась порывисто, маняще, он схватил ее в свои медвежьи объятия, так, что все у нее затрещало, но девушка не вскрикнула, не вырывалась, тогда он посадил ее в седло; все повторялось точно так же, как и в дождливую осеннюю ночь, с той лишь разницей, что теперь стояла над землей морозная прозрачность, а внизу белели снега и деревья черно и зелено обозначали им дорогу, вели, звали дальше и дальше; быть может, потому Шуйца и не спрашивала, куда он везет ее, сидела молча, прижималась к Ярославу, обнимала его за шею своей шуйцею, иногда изгибалось ее молодое тело в смехе, князь шалел больше и больше от ее чар, как вдруг снова, будто вселился в нее нечистый, отпрянула она от Ярослава, крикнула с ненавистью:

- Опять везешь меня куда-то?

- Одна там будешь, - сказал он чуть ли не нищенским тоном, - клянусь тебе всеми святыми! Одна, сама себе хозяйка. Хочешь - боярыней сделаю тебя, хочешь - как хочешь...

- Никем не хочу - только собой.

- Собой будешь...

- А куда?

- И сам не знаю.

- Это уже лучше.

- А я уже сам не свой.

- Еще лучше.

- Не князь, и не Юрий, и не Ярослав.

- Это...

Она не спрыгнула с коня, снова прижалась к Ярославу, потом еще раз отпрянула, попыталась заглянуть в его темные глаза.

- Только не подумай обмануть. Как только замечу - убегу сразу.

- Не убегай, - попросил он, - не обману, поверь мне.

- Ежели не князь то молвит, поверю.

- Не князь. Человек.

Шуйца обняла его за шею, так и ехали дальше.

Уже начинало светать, когда добрались они до новой усадьбы. Сонные плотники, в своей рабочей спешке, готовились подниматься под небо, щекотать богу бороду топорами, а еще больше - скабрезными припевками. Белые березы возвышались за дубовым частоколом, белые березы подступали отовсюду и тут, на вольной воле. Князь остановил коня, Забава смотрела на это чудо, которое - теперь уже знала это точно - сделано лишь для нее, еще не изведанное чувство властности мало ее заботило, спросила лишь:

- Там кто-то есть? Слуги?

- Плотники. Достраивают церковь.

- Зачем она?

- Для бога.

- Обошелся бы твой бог и без церкви.

- Грех.