– Да они все на одну стать, – подхватил другой. – Эх, братцы, передушить бы их всех разом, так и концы в воду. Да куда они подевались?.. То-то и есть: догадливы, проклятые, – все на площади остались!

– Пусти, братец, – сказал вполголоса Фрелаф, – мне, право, некогда, да что-то и нездоровится.

– А что, чай, лихоманка трясет?.. Ага, Фрелаф, видно, здесь не на пирушке? Что, брат, боишься?

– Боюсь? Вот вздор какой!

– Да отчего же ты дрожишь как осиновый лист?

– От досады, братец, иль ты думаешь, мне весело слышать, как они ругают варягов? Что, в самом деле, долго ли до беды? Ну, как я и сам разгорячусь?

– Небось, они тебя как раз остудят: ведь Днепр отсюда близехонько. Ну, ну, ступай, добро, храбрый витязь! Смотри только, обойди огородами, а то пойдешь без меня по улице да как в самом деле осерчаешь, так и унять-то доброго молодца будет некому. Я ведь тебя знаю: примешься крошить народ – беда: живой души не оставишь в Киеве!.. Ах он пострел! – продолжал Стемид, глядя вслед за уходящим варягом. – Эк начал шагать – по косой сажени… Ну, легок он на ногу… Посторонитесь-ка, ребята!..

Расталкивая направо и налево народ, Стемид с большим трудом пробрался наконец до самой стражи. Узнав стремянного великокняжеского, ратные люди пораздвинулись; и когда он вышел вперед, то увидел, что жрец Лютобор и человек пять воинов стучатся в дубовые двери высоких бревенчатых хором, более похожих на огромную вышку чем на обыкновенный дом. Верхний его ярус с широким помостом, или открытою площадкою, построен был навесом, выдавался сажени на две вперед и всею своею тяжестью лежал на двух столбах, которые поддерживали не только его, но и все здание, ветхое, подмытое водою и готовое рухнуться от первого сильного потрясения.

– По приказу верховного жреца Перуна, – кричал Лютобор, – по воле великого князя Владимира, отоприте!

– Отоприте, иль худо будет! – повторяли воины, стуча в двери своими железными булавами.

Их сильные удары потрясали все здание, но толстые дубовые двери не подавались; внутри дома все было тихо и безмолвно, как в могиле.

– Да полно, дома ли он? – спросил Лютобор воинов, стоящих на страже у дверей.

– Как же, – отвечал один из них, – он недавно выходил на верхний помост.

– Но нет ли другого выхода?

– Есть, да там поставлена также стража.

– Не отпирает, так двери вон! – сказал начальник стражи. – Что с ним торговаться-то! Эй, ребята, бревно.

– Бревно! Давайте бревно! – закричал народ. Человек двадцать горожан бросились по домам и явились через минуту, неся тяжелый вязовый брус, приготовленный для начатого вблизи строения. Воины отодвинулись; народ, раскачав бревно со всего размаха, ударил им в двери.

– Ага, подаются! – закричал Лютобор. – Ну-ка, ребята, ещё!

Со второго удара дверь соскочила с петель, и в то же время внутри дома раздался громкий треск.

– Вот те раз! – сказал один из воинов, переступя через порог. – Потолок-то в сенях обвалился… Ого, смотрите-ка, и лестница рухнула!.. Эва, как завалило, а пыль-то какая, пыль!.. Ну, доставай их теперь!

В самом деле, развалившийся потолок и лестница делали всякий доступ к верхним отделениям дома невозможным. Лютобор бесился, народ шумел; но вдруг все взоры обратились кверху.

– Вот он, вот он! – раздались бесчисленные крики, и Феодор, в белой простой одежде, с распущенными по плечам власами, показался на краю высокого помоста. Он держал за руку прекрасного отрока, который, посмотрев с детским любопытством на необозримые толпы народа, окружавшие их дом, робко прижался к отцу своему.

Душевное величие, изображавшееся на спокойном челе Феодора, его кроткий и светлый взор, необычайная красота отрока, их белые одежды, тихо взвиваемые ветром, – все пробудило в душе Стемида чувства, дотоле ему вовсе незнакомые. Царство света и царство тьмы во всей разительной противоположности своей представились его взорам: внизу – это безобразное смешение лиц, выражающих холодное, зверское любопытство и какую-то безотчетную жажду крови; это дикое, беспокойное волнение народа; эти отвратительные крики; а вверху, над головами этого буйного скопища, два существа, обреченные смерти, но спокойные, кроткие и смиренно покоряющиеся воле своего господа. Полуразрушенный помост, служащий им подножием, был выше всех окружающих его зданий: он выдавался вперед и как будто бы висел на воздухе. Феодор и сын его Иоанн стояли на самом краю его, и, отделенные от земли, облитые лазурью небес, казалось, они, как два светлых херувима, парили над главами неистовых убийц своих. Их нечаянное появление произвело хотя минутное, но сильное впечатление на народ; громкие восклицания прекратились, и все замолкло вокруг дома. Пользуясь этою кратковременною тишиною, Феодор простер свою руку и сказал твердым голосом:

– Чего вы требуете от меня, граждане киевские?

– Выдай нам твоего сына, – вскричал Лютобор, – он назначен богами в жертву всемогущему Перуну. Не медли исполнить волю богов и приказ твоего государя!

– Государь великий князь, – отвечал Феодор, – волен снять главу с плеч моих и умертвить моего сына, но ни я, ни сын мой не принесутся в жертву бесам, коих вы называете богами вашими.

– Умолкни, богохульник! – завопил с яростью Лютобор. – Как дерзаешь ты поносить богов наших?

– Да, – прервал Феодор. – Господь, которому мы служим, господь, которого исповедуем, не посрамит верных чад своих. Часы нашей жизни изочтены, и ангел смерти царит уже над главами нашими, но не возвеселятся враги господни, не возрадуется царство тьмы – отчизна богов ваших! Да, сограждане, кровь христианина не прольется в нечестивом капище, где вы приносите богопротивные жертвы не создавшему этот мир, но мятежному рабу его – сатане, низверженному с небес и запечатленному вечным проклятием и гневом божиим.

– Да замолчишь ли ты, змея, – вскричал Лютобор, заскрежетав зубами. – Эй, ребята, лестницу! Проворней!.. Что ж вы стоите?.. Иль этот чародей вас обморочил?.. Давайте скорей лестницу!.. Да что, вы за одно, что ль, с ним?..

Но напрасно кричал и бесновался Лютобор: и воины, и народ, и даже прислужники храмовые, изумленные речами Феодора, не трогались с места, чтоб исполнить приказание жреца.

– Сограждане, – продолжал Феодор громким голосом, заглушающим сиповатый крик Лютобора, – внемлите речам умирающего, внемлите гласу истины! Кому поклоняетесь вы, ослепленные киевляне? Кого нарицаете бессмертными богами вашими? Кто этот всемогущий Перун, перед которым вы преклоняете колена?.. Бесчувственный, деревянный истукан! Вы сами видите и не хотите разуметь истины. Неужели господь, сотворивый всяческая, господь, хранящий жизнь вашу, проливающий на вас и свет и теплоту, был некогда бездушным деревом, растущим в лесах ваших? И тот, кто создал и землю, и небеса, и солнце, и луну, и звезды, неужели создан сам руками вашими? Киевляне, не всегда ли пригревало вас солнце и господь ниспосылал на вас свой дождь небесный; а давно ли сооружена божница Перунова? Ответствуйте, граждане киевские: не перед вами ли, не в глазах ли ваших сделан кумир, которому вы поклоняетесь?

Тихий ропот пробежал по народной толпе; сомнение и страх изображались на всех лицах: одни молчали, другие шепотом повторяли слова Феодора; но те, которые были посмышленее, заговорили громко меж собою.

– А что, братцы, – сказал один купец, – и впрямь, давно ли стоит у нас этот Перун? Ведь деды наши и отцы жили же без него.

– Вестимо! – прервал другой. – Да я помню, как этот приезжий грек и золотые усы-то ему отливал. Досуж был, проклятый… а уж плут какой!..

– Эко диво! – подхватил веселой наружности молодой детина. – Чай, знаете вот этого древодела – Чурилу Пучеглазого, что на площади живет: он при мне ноги-то ему стругал.

– То-то, парень, – промолвил один осанистый гражданин, – в самом деле, уж полно, бог ли он?

– Так-то вы меня слушаетесь? – закричал воинам жрец Лютобор, который, задыхаясь от бешенства, не мог несколько минут промолвить ни слова. – Добро вы, неслухи, я донесу обо всем Богомилу!.. Давайте лестницу!.. Я сам вырву язык у этого богохульника!.. Не слушайте его, киевляне!.. – продолжал он,