– Да в руках-то брат, у него не веретено, – прервал Простен.

– Веретено? – вскричал Фрелаф. – Что за веретено?.. Какое веретено?

– Какое? Вестимо какое!.. Он только что с лица-то и походит на красную девушку, а в ратном деле такой молодец, что и сказать нельзя.

– Да, да! – возразил Фрелаф, оправясь от своего замешательства. – У вас все в диковинку! Вот как у нас, так этакими молодцами хоть море пруди. Не правда ли, Якун? – продолжал Фрелаф, обращаясь к одному варяжскому витязю.

– Нет, брат, – сказал Якун, – Всеслав – удалой детина, и кабы он был наш брат, варяг, так я не постыдился бы идти под его стягом, даром что у меня усы уже седеют, а у него ещё не показывались.

– Под его стягом! – повторил Фрелаф. – Да по мне, лучше век меча не вынимать из ножен…

– Не ровен меч, храбрый витязь Фрелаф, – сказал кто-то позади варяга, иной поневоле из ножен не вынешь, – стыдно показать.

Фрелаф обернулся: позади его стоял Стемид.

– Так ли, товарищ? – продолжал стремянный, ударив по плечу варяга. – Ну что ж ты онемел? Небось мы сошлись пировать, а не драться: так никто твоего меча не увидит. Что пугать понапрасну добрых людей!

Огромные усы Фрелафа зашевелились; он хотел что-то сказать, но вдруг стиснул зубы, и красный нос его запылал, как раскаленное железо: неумолимый Стемид пораспахнул свой кафтан, и конец расписного веретена поразил взоры несчастного варяга.

– Насилу тебя дождались! – сказал Простен Стемиду. – Ну что Всеслав?

– Сейчас будет. Он просит вас не выбирать его в Услады.

– Как так?

– Да вот и он: говорите с ним сами.

– Что ты, братец? – вскричал Простен, идя навстречу к входящему Всеславу. – Неужели в самом деле ты не хочешь быть нашим Усладом?

– Мне что-то нездоровится, – отвечал Всеслав, – а вы, может быть, захотите пировать во всю ночь.

– Вестимо! – подхватил Остромир. – Пировать так пировать! Ведь праздник-то Услада один раз в году.

– Так увольте меня. Я готов с вами теперь веселиться, но если дело пойдет за полночь…

– В самом деле, ребята, – подхватил Стемид, – не невольте его, он что-то прихварывает.

– Да ведь мы его выбрали, – сказал Простен.

– Так что ж, – продолжал Стемид, – разве нельзя выбрать другого? Ну вот Фрелаф, чем не Услад? И дородством, и красотой, и удальством – всем взял.

– Прошу помиловать, – сказал Фрелаф, – я не русин и ваших поверьев не знаю.

– Да чего лучше, – прервал Остромир, – выберем, товарищи, нашего хозяина.

– В самом деле, – раздалось несколько голосов, – выберем Простена!

– Эх, братцы, – сказал хозяин, – есть помоложе меня.

– Нет, нет, – зашумели все гости, из которых многие давно уже проголодались, – выбираем тебя! Ну- ка, ребята, подымайте кубки!.. В честь нашего Услада! Да здравствует!

– Ин быть по-вашему! – сказал хозяин, занимая почетную скамью.

Всеслав сел подле него, а Стемид против Фрелафа. Это соседство вовсе не нравилось варягу: он поглядывал с беспокойством кругом себя; но все места были заняты, и Фрелаф должен был поневоле остаться там, где сидел прежде.

Когда пирующие опорожнили несколько деревянных чаш с яствами и крепкий мед поразрумянил их лица, то молчаливая их трапеза превратилась в шумную беседу. Один рассказывал про свое удальство соседям, которые его не слушали; другой хвастался конем; третий уверял, что он в последнюю войну душил ятвягов и радимичей, как мух; четвертый кричал, что его меч заржавел в ножнах и что пора Владимиру прогуляться в Византию. Несколько уже раз Фрелаф раскрывал свои красноречивые уста, чтоб порассказать, как он нанизывал на копье по десятку печенегов; но всякий раз насмешливая улыбка Стемида обдавала его холодом, и многоглаголивый язык несчастного варяга прилипал к гортани. Вот уже вечерняя заря потухла, и во всех Углах терема запылали яркие светочи; прошло несколько часов в пировании и веселых разговорах, а Фрелафу не удалось ни разу вымолвить словечка ни о своем удальстве, ни о доблести своих знаменитых предков. Стемид не спускал с него глаз, и конец проклятого веретена, как голова ядовитого змея, поминутно выглядывал из-под его кафтана. С горя он принимался за кубок и подливал в него беспрестанно нового меду. Вот наконец варяг начал поглядывать смелее, стал чаще разглаживать и закручивать свои рыжие усы и вдруг, опорожнив одним духом целую стопу меда, закричал громким голосом:

– Ах вы молодцы, молодцы, видно, удальство-то вам в диковинку! Эк вы расхвастались!.. Да полно, брат Якун, рассказывать, как ты один управился с двадцатью ятвягами: ведь ты варяг, так тебе и похваляться-то этим стыдно. Я сам их за один прием по сотне душил, да ни слова об этом не говорю. А ты что, Остромир, все толкуешь о медведе? Удалось тебе как-то пропороть его рогатиной да пришибить кистенем. Это диво! Я не говорю о себе, а мой прадед Ингелот схватился однажды с медведем-то бороться…

– И одолел? – спросил Простен.

– Вот диковинка! Одолел, ничего: я это знаю по себе.

– Так что ж он сделал?

– Что сделал?.. С живого шкуру снял.

– И медведь не пикнул?

– Ну вот уж и не пикнул! Вестимо ревел, да не отревелся.

– Полно, брат Фрелаф, потешаться над нами, – сказал Остромир.

– Что ж ты думаешь, я лгу? – продолжал варяг. – Да у меня и теперь ещё шкура-то цела; она вместе с мечом досталась мне от прадеда по наследству. А знаете ли вы, ребята, что это был за меч такой? И теперь ещё на моей родине есть поговорка: «Не бойся ни моря бурного, ни грома небесного, а меча Ингелотова». Бывало, хотя два закаленные шелома надень, как хвачу по маковке, так до самого пояса, а на мече, поверите ли, братцы, ни зазубринки!

– Не знаю, как другие, а я верю, – прервал Стемид. – И не такие мечи бывают. Хотите ли, товарищи, – промолвил он, опустив за пазуху свою правую руку, – я вам покажу такой диковинный меч, какого сродясь вы не видывали!

– Покажи, покажи! – закричали его соседи.

– А ты что, Фрелаф, – продолжал Стемид, – иль не хочешь полюбоваться моим мечом-самосеком? То-то же, видно, боишься, что он почище будет того, которым твой прадед Ингелот сдирал шкуры с живых медведей! Ну что, брат, показывать или нет?

– Что ж ты молчишь, Фрелаф? – спросил Простен. – Что с тобой сделалось? Уж не подавился ли ты?.. Смотрите-ка, братцы, как он глаза выпучил!

– Ничего, пройдет! – подхватил Стемид, посмотрев с насмешливою улыбкою на варяга, который бросал на него попеременно то гневные, то умоляющие взгляды. – Однако ж, братцы, – продолжал он, – прежде чем я покажу эту диковинку, мне должно вам рассказать, как она попалась мне в руки…

– Слушай, Стемид, – вскричал доведенный до отчаяния варяг, – я терпелив, но если ты в самом деле думаешь издеваться надо мной!..

– Эге, – прервал стремянный, – уж не хочешь ли ты запугать меня? Так слушайте же, братцы: вчера поздно вечером…

– Вынимай свой меч! – заревел Фрелаф, заикаясь от бешенства.

– Изволь! – сказал Стемид, выхватив из-за пазухи длинное расписное веретено.

Общий хохот загремел вдоль всего стола.

– Давайте поле молодцам! – закричал Остромир. – Да, чур, драться не на живот, а на смерть.

– Эх, брат Фрелаф, – промолвил с громким смехом Якун, – проколет он тебя: эх, надень свою броню булатную!

– Оставь его, Стемид! – сказал вполголоса Всеслав. – Разве не видишь, что он хмелен?