воспринимать как еще одну стратегическую операцию в лагере противника, значение которой надо расшифровать; как операцию, которая должна вызвать ту или иную реакцию у того или иного индивида. И за мнимой информацией прочитывать реальное сообщение.

Не стоит больше ждать — вспышки, революции, ядерной катастрофы или социального движения. Промедление смерти подобно. Катастрофа не надвигается, она уже здесь. Мы все отныне находимся посреди процесса развала цивилизации. Вот тут-то и надо понять, на чьей мы стороне.

Перестать ждать — это значит, так или иначе, войти в повстанческую логику. Это значит, снова услышать в голосах наших правителей легкую дрожь страха, который никогда их не покидает. Потому что «управлять» всегда означало лишь отодвигать, с помощью тысячи уловок, тот момент, когда толпа предаст тебя казни. И любое действие правительства — ни что иное, как попытка удержать контроль над населением.

Мы стартуем сегодня с позиции крайней изолированности и беспомощности. Нам предстоит выстроить повстанческий процесс от «А» до «Я». Ничто не кажется более невероятным, чем восстание… Но и более необходимым.

Случайная встреча, открытие, массовая забастовка, землетрясение… — любое событие производит истину, воздействуя на наше бытие в мире. И напротив, утверждение, оставляющее нас равнодушными, незатронутыми, невовлеченными, недостойно называться истиной. В каждом жесте, в каждой практике, в каждом отношении и ситуации, которыми мы обычно стремимся управлять, есть своя подспудная истина. Но у нас вошло в привычку от нее увиливать. Отсюда и берется растерянность, характерная для большинства современных людей. На самом деле, все, что происходит, происходит с нами неспроста. И ощущение жизни во лжи — это тоже истина. Не надо его гнать от себя, наоборот, оно станет точкой отсчета. Истина — это не взгляд на мир, а то, что привязывает нас к нему неистребимым образом. Истина — это не то, чем мы обладаем, а то, что движет нами. Она нас создает и уничтожает, организует и дезорганизует, она отдаляет нас от многих, но сближает с теми, кто ее разделяет. Изолированный индивид, привязавшийся к истине, неизбежно встретит себе подобных. На самом деле, любой повстанческий процесс начинается с истины, которой не готовы пожертвовать. Вспоминается Гамбург 1980-х, где горстка жителей оккупированного дома решила, что отныне их могут выдворить оттуда только переступив через их труп. За этим последовала осада квартала танками и вертолетами, дни уличных боев и массовых демонстраций, и в результате, мэрия капитулировала. У Жоржа Гэнгуана, первого «партизана Франции», в 1940 году была единственная точка отсчета — абсолютное неприятие оккупации. Тогда для Компартии он был лишь «безумцем, живущим в лесах»; до тех пор, пока этих лесных безумцев не стало 20 ООО и они не освободили Лимож.

Нас приучили воспринимать дружбу нейтрально, как чистую, ни к чему не обязывающую привязанность. Но всякая близость есть близость внутри общей истины. Любая знаменательная встреча есть встреча внутри общего утверждения, пусть даже это и утверждение разрушения. В эпоху, когда неотступно дорожить чем-либо чревато серьезным риском безработицы, когда, чтобы работать, нужно лгать, а затем работать, чтобы сохранить средства для лжи, любая связь между людьми отнюдь не случайна. Существа, сошедшиеся на почве квантовой физики и поклявшиеся друг другу извлечь из этого все возможные следствия во всех сферах, связаны друг с другом ничуть не менее политическим образом, чем товарищи, ведущие совместную борьбу против какой-нибудь агропромышленной транснациональной корпорации. Рано или поздно они либо предадут друг друга, либо вместе ринутся в бой.

У инициаторов рабочего движения были мастерские, а затем и целые заводы, чтобы найти друг друга. У них была забастовка, чтобы посчитать свои силы и обнаружить предателей. У них были отношения наемного труда, сводящие друг с другом партию Капитала и партию Труда, чтобы сформировать солидарности и фронты борьбы в мировом масштабе. У нас же, чтобы встретиться, в распоряжении все социальное пространство. У нас есть повседневное непослушание, чтобы провести перекличку и выявить отступников. У нас есть ненависть к этой цивилизации, чтобы сформировать солидарности и фронты борьбы в мировом масштабе.

Нередко случается, что в процессе постепенного отчуждения мы набредаем на всякие организации — политические, профсоюзные, гуманитарные, ассоциативные и т. п. Иногда там даже попадаются люди вполне искренние, но отчаявшиеся, или же энтузиасты, но себе на уме. Привлекательность организаций объясняется их ощутимой устойчивостью: у них есть свои история, штаб-квартира, название, средства, руководитель, стратегия и дискурс. Но все равно они — лишь пустой каркас, который едва ли способна заполнить респектабельность их героического прошлого. Во всех делах и на всех своих уровнях организации заняты прежде всего собственным выживанием и ничем более. Своими многократными предательствами они, как правило, отчуждают от себя собственный рядовой состав. Вот почему иногда там можно встретить вполне достойных существ. Но обещание, содержащееся в знаменательной встрече, сможет реализоваться лишь вне организации и, с неизбежностью, вопреки ей.

Гораздо более опасными оказываются тусовки, с их подвижной структурой, сплетнями и неформальными иерархиями. Бегите из всех тусовок! Все они словно для того и созданы, чтобы нейтрализовать истину. Литературные тусовки существуют, чтобы душить самоочевидность написанного. Либертарные тусовки — чтобы душить самоочевидность прямого действия. Научные тусовки — чтобы утаивать последствия, каковыми уже сегодня чреваты их исследования для людей. Спортивные тусовки — чтобы загнать и удержать в спортивных залах разные формы жизни, порождаемые разными видами спорта. Но больше всего следует избегать культурных и активистских тусовок. В этих двух кривых зеркалах издавна разбивается всякое желание революции. Задача культурных тусовок — в том, чтобы выявить нарождающиеся сгустки творчества и изъять у вас смысл того, что вы делаете, через его экспозицию; задача активистских тусовок — в том, чтобы оттянуть у вас энергию, необходимую для этого действия. Активистские тусовки растянули свои рассеянные сети по всей территории Франции и встречаются на любом пути революционного становления. Все, чем они богаты, так это своими бесчисленными поражениями и горечью, оставшейся от них. Истощенные, до крайности бессильные, они потеряли всякую способность использовать возможности текущего момента. Кстати, там принято много говорить, чтобы как-то скрасить прискорбную пассивность. Это делает их уязвимыми для полицейского контроля. Поскольку ожидать от них чего-либо тщетно, то и сокрушаться по поводу их маразматического окостенения было бы глупо. Просто оставьте их околевать.

Все тусовки — контрреволюционны, поскольку единственная их забота — сохранение собственного порочного комфорта.

Коммуна — это то, что происходит, когда существа находят друг друга, обретают взаимопонимание и решают идти вместе. Возможно, коммуна — это решение, возникающее тогда, когда обычно принято расставаться. Это радость знаменательной встречи, спасенная от своего неизбежного угасания. Вот почему тогда говорят «мы», и вот почему это настоящее событие. Странно не то, что существа, обретшие единодушие, основывают коммуну, а то, что они остаются разъединенными. Почему бы коммунам не множиться до бесконечности? На каждом заводе, улице, в каждой деревне, школе. Наконец, наступило бы царство низовых комитетов! Но это были бы коммуны, согласные быть тем, что они есть, и там, где они есть. И по возможности, все эти коммуны заменили бы собой общественные институты: семью, школу,