трупа. Потом ему совсем стало дурно — и его пришлось выводить из квартиры под руки — буквально за считанные секунды до того, как оттуда вывели Ричарда Беккера, актера.

Судебный процесс превратился в одно сплошное расстройство для всех, кто когда-либо видел Ричарда Беккера на сцене. Присяжным даже не пришлось удаляться из зала на совещание, чтобы вынести очевидный вердикт: сумасшествие.

Да, действительно. Кто мог сказать, кем был тот безумец, которого защите пришлось силой доставить к свидетельскому месту. Но вне всякого сомнения, он уже не был Ричардом Беккером, актером.

Для доктора Тедроу пациент в надзорной палате под номером шестнадцать был предметом постоянного внимания. Добрый доктор никак не мог отделаться от воспоминания о том, как одним превосходным вечером три года назад он сидел в партере театра Генри Миллера и восхищенно наблюдал за ловким и находчивым Ричардом Беккером, игравшим роль уморительного Пьяницы в гвозде того сезона — комедии «Вовсе не жулик».

Доктор Тедроу никак не мог выкинуть из головы весь облик и жесты актера, который, казалось, настолько погрузился в Систему, что на время трех актов на самом деле стал разбитным, вечно что-то бормочущим вороватым алкашом — любителем гранатов и (как Беккер торжественно изрек со сцены) «флибустьерства в узких проливах!». Отделаться от мыслей об этом загадочном и многогранном существе, что проживало множество жизней в надежно обитой войлоком палате номер шестнадцать? Нет, немыслимо!

Поначалу находились бойкие репортеры, что раз за разом являлись взять у «любезного доктора» интервью, связанные, естественно, со случаем Беккера. Последнему из них (поскольку в дальнейшем доктор Тедроу ввел ограничения на сей вид гласности) он сообщил:

— Для человека, подобного Ричарду Беккеру, огромное значение имеет окружающее его общество. Он в высшей степени дитя своей эпохи. Собственно говоря, у него вообще нет индивидуальности. Все, что у него есть, — это поразительная способность отражать какие-то детали окружающего мира. Ричард Беккер — актер в истинном смысле слова. Общество наделяет его личностью — дает ему взгляды, образ мыслей и даже внешность для существования. Лишите его всего этого, поместите в обитую войлоком палату — что нам, собственно, и пришлось сделать, — и он начнет терять всякий контакт с действительностью.

— Насколько я понимаю, — осторожно ввернул репортер, — Беккер теперь переживает одну за другой все свои роли. Так ли это, доктор Тедроу?

Доктор Чарльз Тедроу был, помимо всего прочего, наделен состраданием к своим пациентам — качеством, не столь часто свойственным психиатрам. Искренний гнев его, прорвавшийся сквозь заповеди о соблюдении врачебной тайны, был просто очевиден:

— Сейчас Ричард Беккер переживает то, что в терминах психиатрии можно было бы назвать «экзогенной галлюцинаторной регрессией». В поисках хоть какой-то реальности — там, в палате номер шестнадцать, — он упорно концентрируется на системе присвоения сыгранных им на сцене персонажей. Насколько я могу судить по отчетам о постановках с его участием, он движется от самых последних к более ранним — и так все дальше и дальше к началу.

Назойливый репортер задавал еще какие-то вопросы, высказывал все более поверхностные и фантасмагорические предположения, пока доктор Тедроу в весьма резких тонах не завершил затянувшуюся беседу.

Но теперь, сидя в своем тихом кабинете напротив Ричарда Беккера, доктор понимал, что ни одна самая буйная фантазия прилипчивого репортера не шла ни в какое сравнение с тем, что в действительности проделывал с собой Беккер.

— Слышь, док, — обратился к нему болтливый, расфуфыренный коммивояжер, которого представлял теперь Ричард Беккер, — ну, чего там новенького?

— Да в общем-то ничего особенного, Тед, — ответил Тедроу. Таким Беккер был уже два месяца. Актер целиком погрузился в роль Теда Рогета, громогласного волокиты из пьесы Чаевского «Странник». До этого он шесть месяцев изображал Марко Поло, а еще раньше — нервозного и недотепистого плода кровосмесительной связи из «Бокала тоски».

— Эх, а я тут как раз припомнил одну прошмандовочку из… блин, где же это было? Ах да! В добром старом Кей-Си! Вот где это было! Эх, блин, вот была конфетка! Ты сам-то бывал в Кей-Си, а, док? Я там, помнится, приторговывал нейлоновыми колготками. А этих шмар только нейлоном помани! Ей-ей! Чего я тебе расскажу, док…

Доктору с трудом верилось, что сидящий по ту сторону стола человек — всего-навсего актер. Он и выглядел, и говорил в точности как тот, кого он играл. Это и вправду был Тед Рогет. Доктор Тедроу то и дело ловил себя на том, что совершенно серьезно подумывает выписать этого полного незнакомца, невесть как забредшего в палату Ричарда Беккера.

Доктор сидел и выслушивал рассказ про «девчонку ВО-ОТ с такими вот агрегатами», которую Тед Рогет подцепил в Канзас-Сити и соблазнил нейлоновыми колготками. Доктор сидел, слушал все это и думал о том, что, какая бы еще «правда» ни выяснилась о Ричарде Беккере, этом загадочном существе со множеством жизней и лиц, сейчас актер был не более вменяем, чем в тот день, когда зверски прикончил ту девушку. Все восемнадцать месяцев пребывания в больнице Беккер двигался все дальше и дальше назад по своей актерской карьере, заново проигрывая все роли, — но ни на миг не приходил хоть в какое-то соприкосновение с действительностью.

И в этом бедственном положении Ричарда Беккера — в его странной болезни — доктору Чарльзу Тедроу виделось что-то свое — какие-то общие беды всех своих современников и множество неведомо как унаследованных ими болезней.

Наконец он вернул Ричарда Беккера — вернее, Теда Рогета — в уютный и безопасный мирок палаты номер шестнадцать.

Два месяца спустя он снова его вызвал — и провел три весьма занятных часа в беседе о групповой психотерапии с герром доктором Эрнстом Лебишем, действительным членом Мюнхенской Академии медицины, практикующим врачом Венской психиатрической клиники. Спустя еще четыре месяца доктору Тедроу довелось познакомиться с угрюмым увальнем Джекки Бишоффом, несовершеннолетним преступником и героем «Улиц ночи».

И спустя почти год доктор Тедроу сидел у себя в кабинете напротив вонючего бродяги, неизлечимого алкаша, вконец опустившегося ханыги с мешками под глазами, который мог быть только тем обормотом из «Нежных мистерий», первого триумфа Ричарда Беккера двадцатичетырехлетней давности.

Доктор Тедроу до сих пор и понятия не имел, как может выглядеть сам Ричард Беккер — без камуфляжа. Сейчас он до мозга костей был удолбанным старым забулдыгой, в глубокие морщины на физиономии которого намертво въелась грязь.

— Мистер Беккер. Мне очень надо с вами поговорить.

В заплывших глазах старого бича тускло просвечивала безнадежность. И ничего он не отвечал.

— Выслушайте меня, Беккер. Если вы все-таки где-то там, под этой личиной, если можете меня слышать — прошу вас, выслушайте. Мне очень нужно, чтобы вы хорошенько уяснили то, что я собираюсь сказать. Это крайне важно.

С покрытых коркой губ ханыги слетело какое-то жуткое, нечеловеческое карканье:

— Бухнуть бы… хоть полстакашка… дай выпить, док…

Доктор Тедроу подался вперед и дрожащей рукой взял старого обормота за подбородок — он крепко его держал, заглядывая в глаза этому полному незнакомцу.

— А теперь слушайте меня, Беккер. Вы просто обязаны меня выслушать. Я просмотрел все подшивки. Насколько я понимаю, это ваша первая роль. Я просто не знаю, что будет дальше! Просто не представляю, какую форму примет синдром, когда вы используете все свои личины. Но если вы все-таки меня слышите, то должны понять, что, возможно, вступаете в решающий период вашей — именно вашей! — жизни.

Старый алкаш облизнул запекшиеся губы.

— Да послушайте же! Я правда хочу помочь вам, Беккер! Хочу хоть что-нибудь для вас сделать. Если бы вы появились — хоть ненадолго, хоть на миг, — мы могли бы установить контакт. Сейчас или никогда…

Доктор Тедроу не договорил. Не было у него никакой возможности выяснить, что и как. Но стоило ему только, отпустив подбородок ханыги, погрузиться в беспомощное молчание, как вдруг в мерзкой