Но Ясноглазый должен был идти. Туда — в эпицентр всемирной катастрофы. Туда, откуда все и пошло.

Повсюду валялись трупы, упирая молочно-белые глаза в то будущее, что никогда не придет. И каждый мертвец беззвучно вопрошал: за что? Ясноглазый брел, ощущая внутри себя нарастающую пульсацию хаоса. Вот. Вот к чему все пришло.

Вот ради чего ушла вся его раса. Ради того, чтобы эти, с шерстью на голове, назвавшиеся Людьми, смогли править Землей. Какой же жалкой оставили они эту Землю! Какой жалкой! Какой дохлой и грязной! Вот и конец их мира гибель. Прах и смерть.

Дальше по улице — женщина — даже мертвая молит о снисхождении.

Дальше — где прежде был парк — старик — нелепо скорчился в безуспешной попытке спастись.

Дальше — мимо городских строений. Фасады сорваны так, будто их начисто соскребли ногтями. Отовсюду торчат обугленные, пятнистые ручонки детей. Крохотные ладошки.

Дальше — к другому месту. Нисколько не похожему на то, откуда Ясноглазый пришел. К месту его последнего назначения. Никаких особых примет. Просто к некоему месту. Этого было вполне достаточно.

И вот тогда — там — Ясноглазый рухнул на колени и зарыдал. Слез этих никто не видел с тех пор, как люди вышли из пещер. Слез этих не знал и сам Ясноглазый. Он рыдал- Оплакивал уже ставшие призраками существа с шерстью на голове — оплакивал людей. Оплакивал человечество. Каждого человека. И все человечество, что так нелепо и безвозвратно покончило с собой. Стоя на коленях, Ясноглазый скорбел о тех, что жили здесь — и навсегда ушли, оставив его наедине с ночьюНаедине с безмолвием и вечностью- Один на один с грядущим. И плач его звучал музыкой, которую уже некому было услышать.

Потом Ясноглазый аккуратно разложил черепа. Прямо в мягком белом пепле. Бесчувственная, умирающая Земля приняла тягостное завещание.

Ясноглазый был последним из расы, обрекшей себя на вымирание, а его на жизнь в непроглядной тьме. И все — ради спасительной и печальной надежды, что раса, пришедшая ей на смену, сумеет лучше распорядиться этим миром. Но вот и они ушли — все до единого — ушли, забрав с собой мир и грязная сделка! — оставив взамен склеп.

Оставив и Ясноглазого — в одиночестве.

Бессмысленно уничтоженной оказалась не только раса людей, но и его раса — столетия обратились в грязь и алмазы в их безымянных могилах. Их уход был бесполезен. Все — от начала и до конца — все впустую.

И Ясноглазый — вовсе не человек — остался на планете последним. Хранитель безмолвного кладбища — безответное надгробие дурости и абсурду. Памятник, исполненный безгласного величия.

Нивен судорожно ощупывал стену у себя за спиной. Ногти скребли крошащийся камень. Стена изгибалась. Нивен молил, чтобы она изгибалась. Она обязательно должна была изгибаться, обходя кругом чашу, в которую он попался. Или ему конец. Вот так просто — конец и все. Кентавр подобрался еще метра на два, постукивая по темно-красному грунту золотыми копытами, давно потускневшими под грязно-бурой патиной.

Багровые глазки-буравчики мифического существа по цвету мало отличались от той земли, которую оно топтало. Не конь и не человек — что-то из полузабытых детских сказок, И теперь оно преследовало Нивена. Преследовало неотступно. Нивену вдруг пришла в голову до дикости нелепая мысль. Ведь лицо этого животного поразительно напоминает физиономию актера Джона Берримора. И только багровые глазки разрушают все сходство. Багровые, злобные. Полные не только хлещущей ненависти, но и чего то еще — чего-то первобытного, сохранившегося с тех времен, когда по Земле еще не ступала нога человека. Когда планетой владели кентавры и их собратья по мифам.

И вот теперь непонятно как, нелепым, неописуемым способом Нивен — самый обычный человек, лишенный каких-то особых талантов и способностей, — оказался заброшен крест-накрест и по наклонной через миры в некое время-и-место, в некий континуум (на Землю или куда еще?) — туда, где до сих пор бродит кентавр. Где кентавр этот мог наконец сполна посчитаться с одним из тех существ, что выжили его со света. Для гомо сапиенс настал час расплаты.

Нивен пятился все дальше и дальше — а стена все так же крошилась под ногтями. В другой руке он держал подобранную во время бегства от кентавра дубину и что было силы ею размахивал. Но без конца размахивать тяжеленной дубиной Нивен не мог — пришлось ее ненадолго опустить. Неистовое лицо кентавра мгновенно вспыхнуло. Он прыгнул. Собрав последние силы, Нивен махнул дубиной — и вслед за ней сам невольно развернулся на пол-оборота. Кентавр глубоко зарылся золотыми копытами в землю, но успел застыть в каком-нибудь полуметре от широкого дугового маха дубины. Нивена довернуло до упора — и спасительная дубина, врезавшись в стену, разлетелась в щепы.

Позади человека тут же раздался полный радости и торжества хриплый рык кентавра — и по спине у Нивена заструился холодный пот. Удар о стену здорово его потряс, а левая рука совсем онемела. Но этот же бесполезный, казалось бы, удар и спас Нивену жизнь. В стене оказался пролом — узкая щель в каменной чаше. Щель, которую беглец наверняка бы не заметил, пяться он к ней спиной. Наконец-то появилась хоть какая-то надежда на спасение.

Пока могучий кентавр изготавливался к последнему прыжку, намереваясь всем своим громадным телом обрушиться на Нивена и размазать человечишку по стене, тот юркнул в щель. Миг — и Нивен уже внутри.

Потом он бросился бежать со всех ног. Свет того оставшегося за спиной рокового места — мутно- голубой от клубящейся пыли — мерк прямо на глазах и погас мгновенно, стоило Нивену со всего размаху налететь на резкий поворот коридора. Теперь кругом царила кромешная тьма, и все, что успел разглядеть беглец, — это вылетевшие у него из глаз искры. Тут же ему вдруг захотелось увидеть хоть какой-то свет — даже тот, что остался позади. Увидеть тот клочок голубого с трупно-желтыми пятнами неба. Неба, что никогда не было крышей ни одного из известных ему миров.

А потом Нивен падал.

Совсем внезапно, даже не успев понять, в чем дело, он оступился и полетел куда-то вниз. Все ниже и ниже крутясь и кувыркаясь. Влажные каменные стены, холодные и невидимые, кружились вокруг Нивена, пока он отчаянно пытался хоть за что-нибудь зацепиться.

Кончики пальцев страшно заныли, и боль вскоре стала невыносимой, а он все беспомощно цеплялся и цеплялся за стену. Но боль мигом прошла, стоило Нивену с мучительным воплем отчаяния, отбив себе плечи и чуть не свернув шею, рухнуть в черную пучину — вязкую и бездонную. Тошнотворная жижа сомкнулась над Нивеном, мгновенно набив ему полный рот настоящим дерьмом. Ослепший и оглохший, он сквозь могильный холод медленно проникал в подрагивающее тело этой влажной любовницы. Страшной подруги, беспощадной в своей ревности и ненасытности.

Ночные видения. Отголоски небытия. Нивен бился в самом жерле водоворота полной отключки. Все воспоминания, что таились в своих склепах где-то в глубине его памяти, все они теперь вырвались на свободу. Брызжа пеной и бессвязно бормоча, они волчьей стаей ринулись на Нивена. Он снова оказался в лавке старика предсказателя. А разве это не было лишь за считанные мгновения до того, как его загнал в ловушку красноглазый кентавр? Разве не стоял он несколько минут назад перед лавкой предсказателя в грязном проулке на окраине Тихуаны — беспечный турист с девушкой под ручку и колкостью на языке? Не было ли это «давным-давно» лишь мгновение назад, лишь отголоском какого-то прежнего давным-давно, когда тьма расчленила и поглотила его, — как теперь его поглощала эта стигийская пучина?

Huaraches, гласила вывеска, и Serapes.

Поверх своего 'Тома Коллинза' Берта заинтересованно посматривала на Нивена. А он и взглянуть на нее не мог.

Все игрался с соломинкой от коктейля и негромко насвистывал. А потом, рассеянно прикусив нижнюю губу, пробежал взглядом по Авенида-Революсьон. Тихуану буквально крутило и мотало в подводном