потрясает его редкостная невразумительность. Он все покачивает головой, и мне требуется громадное усилие воли, чтобы отвернуться.
— Ну, дамы, и долго вы здесь пробудете? — Я делаю большой глоток «майтая».
— До воскресенья, — отвечает Патти. У нее на запястье столько нефрита — удивительно, как она бокал поднимает. — А вы?
— До субботы, Патти, — отвечаю я.
— Мило. Вы вдвоем?
— Точно, — я добродушно смотрю на Тима.
— Мило, Дарлин, правда? — спрашивает Патти, тоже глядя на Тима.
Дарлин кивает.
— Отец — сын. Мило. — Она жадно допивает коктейль и тут же берется за следующий, который ставит перед ней Хики.
— Ну, надеюсь, я не слишком потороплю события, если задам вопрос, — начинаю я, склоняясь к Патти. От нее воняет гарденией.
— Разумеется, нет, Лес, — отвечает она. Дарлин выжидательно хихикает.
— Господи, — бормочет Тим, отпивая наконец из своего бокала. Я игнорирую ублюдка.
— Так что? — спрашивает Дарлин. — Лес?
— А вы, дамы, тут с кем? — спрашиваю я со смешком.
— Ну все, — говорит Тим, слезая со стула.
— Мы одни, — говорит Патти, глядя на Дарлин.
— Одни-одинешеньки, — прибавляет та.
— Можно мне ключ от номера? — Тим протягивает руку.
— Ты куда? — Я слегка трезвею.
— В номер. А ты думал куда? Господи.
— Ты ведь даже не допил. — Я тычу в «майтай».
— Я не хочу допивать, — невозмутимо отвечает он.
— Почему? — Я повышаю голос.
— Если он не хочет, я допью, — смеется Дарлин.
— Дай мне ключ, и все, — раздраженно говорит Тим.
— Ну, я с тобой, — говорю я.
— Нет-нет-нет, ты останься, пообщайся с Патти и Марлен.
— Дарлин, милый, — из-за моей спины поправляет Дарлин.
— Все равно. — Тим стоит, рука протянута.
Лезу в карман за ключом, отдаю ему.
— Только ты меня впусти, — предупреждаю я
— Спасибо, — он отодвигается. — Дарлин, Патти, мне было… ну… э… Увидимся. — И выходит из бара.
— Что с ним такое, Лес? — Улыбка сползает с лица Патти.
— В школе не все гладко, — пьяно отвечаю я. Беру «майтай», подношу к губам, не пью. — С матерью.
Я поднимаю Тима рано и сообщаю, что перед завтраком мы сыграем в теннис. Он сразу встает, не протестует, долго торчит в душе. Мы договариваемся встретиться на корте. Он приходит через пятнадцать-двадцать минут, и я решаю, что надо бы разогреться, поколотить по мячу. Я подаю, бью по мячу. Он мажет. Подаю снова, сильнее. Он и не пробует отбить, лишь пригибается. Снова подаю. Он мажет. Ни слова не говорит. Я снова подаю. Он отбивает, мыча от усилия, ярко-желтый мяч сияющим снарядом врезается в меня. Тим спотыкается.
— Не так круто, папа.
— Круто? Ты считаешь, это круто?
— Ну… вообще-то да.
Я снова подаю.
Он ни слова не говорит. Я выигрываю все четыре сета и стараюсь проявить сочувствие.
— Ах ты черт. Что-то теряешь, что-то находишь.
— Еще бы, — говорит Тим.
На пляже почему-то лучше. Океан нас успокаивает, песок утешает. Мы друг с другом любезны. Лежим рядышком в шезлонгах под двумя низкими, раскидистыми пальмами. Тим в наушниках читает Стивена Кинга — покетбук из сувенирного киоска в вестибюле. Я читаю «Гавайи», то и дело поднимаю глаза, впитываю солнечное тепло, песчаный жар, запах соли, рома и масла для загара. Мимо дефилирует Дарлин, машет. Я тоже машу. Тим смотрит поверх темных очков.
— Ты вчера был с ними довольно груб, — замечаю я.
Тим еле пожимает плечами и прячется за стеклами. Не уверен, слышал ли он меня, он же в наушниках, но хоть осознал, что я произношу слова. Не поймешь, чего он хочет. Смотришь на Тима, и тебя словно обдает волнами неуверенности, отсутствия цели, задачи, будто перед тобой человек, который совсем не имеет значения. Стараясь из-за этого не дергаться, думаю о тихом море, о воздухе. Два педика в узеньких плавках плетутся мимо, садятся у пляжного бара. Тим тянется за маслом для загара. Я кидаю ему бутыль. Он втирает масло в загорелые широкие плечи, потом откидывается, вытирает руки о мускулистые икры. От мелких букв болят глаза. Я моргаю раз, другой, прошу Тима принести еще выпить, «майтай» какой-нибудь или ром с колой. Тим не слышит. Я хлопаю его по руке. Он внезапно дергается, выключает музыку. Плеер падает на песок.
— Черт. — Он подбирает, смотрит, нет ли песка или царапин. Удовлетворенный, надевает плеер на шею. — Что?
— Может, принесешь отцу и себе выпить?
Он вздыхает, поднимается.
— Что ты будешь?
— Ром с колой.
— О'кей. — Он натягивает университетскую рубашку, бредет к бару.
Я обмахиваюсь «Гавайями» и наблюдаю, как Тим уходит. Замирает у стойки, не пытаясь позвать бармена, ждет, пока бармен его заметит. Один педик что-то говорит Тиму. Я чуть приподымаюсь. Тим смеется, что-то отвечает. И тут я вижу девушку.
Она молода, ровесница Тиму или постарше, загорелая, длинноволосая блондинка, медленно движется вдоль берега, не замечая волн, что разбиваются у ног, вот она идет к бару, и когда приближается, я почти различаю лицо — смуглое, безмятежное, большеглазое, она не мигает даже на ярком полуденном солнце, тотальном и абсолютном. Томно, сладострастно скользит к бару, стоит возле Тима. Тот все ждет бокалов, грезит. Девушка что-то говорит. Тим оглядывается, улыбается, и бармен подает ему бокалы. Тим стоит, они с девушкой коротко беседуют. Тим уже идет ко мне, и тут она что-то спрашивает. Он оглядывается, кивает, потом торопливо шагает, почти бежит. Застывает, оборачивается, чему-то смеется, подходит, отдает мне бокал.
— Девчонку встретил из Сан-Диего, — отсутствующе говорит он, снимая рубашку.
Я улыбаюсь, киваю, лежу с бокалом в руке — он прозрачен, пузырится, я заказывал другое — и, прикрыв глаза, воображаю, что сейчас их открою, гляну вверх, а Тим будет стоять передо мной, жестом звать к ним в воду, и там мы станем трепаться о мелочах, но он избалован, и мне все равно, мне на него плевать, а просить прощения — лицемерно. Я открываю глаза. Тим с девушкой из Сан-Диего ныряют в прибой. У моих ног приземляется фрисби. Я вижу ящерицу.
Потом, после пляжа, мы оба в ванной готовимся к ужину. Тим обернул бедра полотенцем, бреется. Я над второй раковиной смываю с лица масло перед душем. Тим скидывает полотенце, нимало не смущаясь, стирает с подбородка пену.
— Ничего, если Рэчел с нами поужинает? — спрашивает он.
— Конечно. Почему нет.
— Отлично. — И Тим выходит из ванной.
— Ты сказал, она из Сан-Диего? — спрашиваю я, вытирая лицо.
