Пожалуйста, оставьте меня здесь.

— Мне нужно составить всестороннее представление, — говорит Палакон. — А сейчас у меня только одностороннее представление. А мне нужно составить всестороннее представление.

— Что происходит, Палакон? — спрашиваю я, останавливаясь. — Что за дела?

— Просто что-то пошло наперекосяк.

Заднее сиденье черного «ситроена» сплошь усыпано конфетти, и, когда Рассел высаживает меня на бульваре Сен-Марсель, мне кажется, что мы ехали дотуда несколько часов, а затем я прохожу через ботанический сад и оказываюсь на набережной, а надо мной — белесое утреннее небо, и я думаю; «Иди-ка ты домой, ложись спать, ни во что не вмешивайся, смотри на все безучастно, пей виски, вставай в предписанные позы и принимай все, как оно есть».

Я стою в телефонной будке на рю де Фобур-Сент-Оноре и пытаюсь дозвониться Феликсу в «Ritz». Телефон в его номере звонит шесть раз, прежде чем он отвечает. Я снимаю мои темные очки, а затем снова надеваю их и снова снимаю.

— Алло, — устало отвечает Феликс.

— Феликс, это я, — говорю я. — Это Виктор.

— Да? — спрашивает Феликс. — В чем дело? Что стряслось?

— Нам нужно поговорить.

На другой стороне улицы кто-то ведет себя как ненормальный — волосы растрепаны, неудержимо хохочет, отгоняет газетой выхлопные газы автомобилей. На другой стороне улицы начинает вставать солнце, но потом передумывает.

— О, Виктор, как я от всего этого устал! — стонет Феликс. — И как я устал от тебя!

— Феликс, прошу тебя, только не сейчас, не ругайся, — говорю я. — Я тебе должен сообщить очень важные вещи, — говорю я. — Я кое-что разузнал и должен рассказать тебе об этом.

— Но я больше не хочу тебя слушать, — говорит Феликс. — Да и никто не хочет. К тому же, Виктор, по- моему, честно говоря, ты не можешь рассказать ничего, что хоть кого-нибудь может заинтересовать. Ты все время говоришь то о своей прическе, то о своих упражнениях в тренажерном зале, то о том, кого ты собираешься трахнуть на следующей неделе.

(Бобби летит в Рим, а оттуда в Амман, в Иорданию, на рейсе Alitalia. В сумке, которую он везет ручным багажом в салоне первого класса, — мотки проволоки, пассатижи, силикон, большие кухонные ножи, алюминиевая фольга, пакеты с ремформом, молотки, видеокамера, десяток папок с чертежами вооружения, ракет, бронетранспортеров. В самолете Бобби читает статьи о новой прическе президента в глянцевом журнале, и как это следует понимать, и Бобби запоминает свои реплики в предстоящей сцене и флиртует со стюардессой, которая мимоходом упоминает о том, что ее любимая песня — это ленноновская «Imagine». Бобби делает ей комплименты насчет правильного выбора профессии. Она расспрашивает его на предмет его ощущений от участия в шоу Опры Уинфри. Он вспоминает визит в комнату 25 в мотеле «Dreamland». Он планирует катастрофу. Он задумчиво жует шоколадное печенье.)

— Феликс, помнишь, ты спрашивал меня, что случилось с Сэмом Хо? — говорю я. — Помнишь вторую съемочную группу? Ту, с которой Даймити видела меня вчера в Лувре?

— Виктор, пожалуйста, успокойся. Возьми себя в руки. Ничего из этого больше уже не имеет значения.

— Да нет, Феликс, имеет, еще как имеет.

— Нет, — отвечает он. — Не имеет.

— Но почему? — спрашиваю я. — Почему это не имеет значения?

— Потому что фильм больше сниматься не будет, — говорит Феликс. — Проект свернут. Все уезжают сегодня вечером.

— Феликс…

— Твой профессионализм оказался на шокирующе низком уровне, Виктор.

(Джейми объезжает по кругу Триумфальную арку, сворачивает на авеню Ваграм, затем направо на бульвар де Курсель, направляясь на авеню Клиши, где у нее встреча с Бертраном Риплэ, и Джейми думает о том, что это вроде бы самый длинный день в году, и вспоминает рождественскую елку из своего детства, но впечатление на нее всегда производила не елка, а украшения, висящие на ней, а затем она вспоминает, как маленькой она боялась океана. «Очень жидкий», — говорила она родителям — и вот ей уже восемнадцать, она в Хэмптонах, летний закат, через неделю она отправляется первокурсницей в Кэмден, и вот она смотрит на Атлантику, прислушивается к парню, с которым она познакомилась за кулисами на концерте The Who в «Nassau Coliseum» и который теперь похрапывает у нее за спиной, а двумя годами позже, в Кэмдене, он совершит самоубийство, ввязавшись в историю, с последствиями которой ему не удастся совладать, но тогда был еще только конец августа, и она ужасно хотела пить, а чайка вилась у нее над головой, и об оплакивании не шло еще и речи.)

— Прошу тебя, Феликс, прошу тебя, нам нужно поговорить. — У меня перехватывает горло, и я оглядываюсь по сторонам, чтобы посмотреть, не следит ли кто-нибудь за мной.

— Ты, что, дебил, не слышишь, что я тебе говорю? — рявкает Феликс. — Проект закрыт. Ты можешь больше ничего не объяснять, потому что это уже не имеет никакого значения. Никому это не интересно.

— Но они убили Сэма Хо в ту ночь, Феликс, они убили его! — поспешно проговариваю я. — И снимается еще одно кино — то, о котором ты совсем ничего не знаешь. Здесь работает еще одна съемочная группа, и Брюс Райнбек убил Сэма Хо, и…

— Виктор, — мягко перебивает меня Феликс. — Брюс Райнбек пришел к нам сегодня утром и разъяснил нам — режиссеру, сценаристу, мне — всю, гм-м, ситуацию. — Пауза. — Я имею в виду ситуацию с тобой.

— Какую ситуацию? Я в полном порядке. Нет никакой ситуации со мной.

Феликс рычит:

— Ладно, все, Виктор, хватит! Мы уезжаем сегодня. В Нью-Йорк. Все кончено, Виктор. До свидания.

— Не верь ему, Феликс! — кричу я. — Брюс лжет. Все, что он сказал тебе, — сплошная ложь.

— Виктор, — устало говорит Феликс.

И тут я внезапно замечаю, что акцент Феликса куда-то пропал.

(Брюс заменяет картонную раму в одной из сумок от Gucci на черный пластик, который должен замаскировать взрывчатку, представляющую собой узкие серые полоски без запаха, в которые вмонтирована позолоченная никелевая проволока. Брюс укладывает в сумку пятьдесят пять фунтов пластиковой взрывчатки, а затем соединяет их с детонатором. Детонатор приводится в действие пальчиковой батарейкой ААА. Время от времени Брюс сверяется с лежащей рядом инструкцией. Бентли стоит у него за спиной, скрестив руки, и молча смотрит на Брюса, на его затылок, думая о том, как Брюс красив. Если бы только… но тут Брюс поворачивается, и Бентли сразу изображает деловитость, кивает ему, пожимает плечами и делает вид, что сдерживает зевок.)

— Думаю, я могу тебе это сказать, поскольку, судя по всему, ты не выносишь Брюса, хотя, по моему мнению, Брюс должен был бы быть звездой этого проекта, — тянет презрительно Феликс. — И знаешь почему, Виктор? Потому что он прирожденная звезда, Виктор, вот почему.

— Я знаю, Феликс, знаю, — говорю я. — Он должен был бы играть главную роль, а не я.

— По словам Брюса, он изо всех сил пытался помочь тебе, Виктор.

— Помочь мне в чем? — кричу я.

— Он сказал, что ты испытываешь острое нервное переутомление, вызванное, вероятно, пристрастием к наркотикам, — вздыхает Феликс. — Еще он сказал, что у тебя часто бывают галлюцинации, и поэтому не следует верить ничему, что ты говоришь.

— Сраный боже, Феликс! — ору я. — Ты — тупица, эти люди — преступники. Они террористы гребаные.

Тут, сообразив, как громко я кричу, я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не стоит ли кто-нибудь у меня за спиной, затем добавляю уже шепотом: